Книга Счастливый брак - Рафаэль Иглесиас

— Ты все выдумываешь, — фыркнул он. — Я никогда не писал «Квинс» под названием своей школы.

— Это потому, что ты ходил в школу в Форест-Хиллс, — сказал Энрике.

Он вовремя вспомнил, как Маргарет упомянула, что Бернард вырос в «шикарной» части Квинса, в противоположность ее кварталу — «тесному и задрипанному» — очень важное различие, своеобразный снобизм наоборот, характерный для их антивоенной, антиматериалистической молодости. И действительно, Бернард попытался опровергнуть его, уверяя, что Форест-Хиллс вовсе не был привилегированным районом.

— А вот и нет, был, — настаивала Маргарет с насмешливой улыбкой, заставившей Бернарда отступить. — Мой квартал в Квинсе такой безликий, что у него даже нет имени. Его так и называют — Соседний.

Как и многие другие ее замечания, это показалось Энрике очаровательным — беспристрастное и остроумное, достойное писателя.

— Погодите-ка! — Маргарет выбросила вперед руку, будто была регулировщиком и не давала школьникам перейти улицу на красный свет. Глядя куда-то мимо Энрике, она вспоминала: — Ты прав! На верхней строчке я писала имя и фамилию, потом — класс, а внизу — «НШ № 173, Квинс»! Я писала «Квинс». Я просто думала… — И она замерла, глядя перед собой, словно кто-то вдруг вынул из нее батарейки.

Неожиданно для себя Энрике подхватил незаконченную фразу, словно ему удалось заглянуть в ее мысли:

— Ты думала, что это просто такая гордость района, а не существенное различие. НШ № 173, Квинс, НШ № 173, Манхэттен — вот почему нам обоим хватало твердо-мягких карандашей.

Их взгляды встретились. Маргарет улыбнулась, обнажив некрасивые зубы, слишком мелкие и редкие — не будь этого изъяна, ее красота была бы ошеломляющей, благодаря же ему Энрике удавалось смотреть на нее без благоговейных вздохов.

— Вообще-то, — уточнила она, — мы сами покупали карандаши.

Бернард все еще не хотел сдаваться.

— Нет, — сказал он, — не верю. Город не способен на такие красивые сказки. Ты все-таки что-то путаешь, — пробормотал он, доставая освобожденную от целлофана пачку сигарет и собираясь приступить к обычному концерту.

— Путаю название школы, в которой проучился шесть лет? — усмехнулся Энрике, перехватив взгляд Маргарет и движением бровей давая ей понять, что они одинаково оценивают идиотскую логику Бернарда, хотя совсем недавно она эту логику разделяла.

— Вот что я тебе скажу, — предложил он. — Садимся на метро здесь, на Шеридан-сквер, доезжаем до перекрестка 168-й и Бродвея, проходим шесть кварталов до 173-й, и там ты покажешь мне, в чем я заблуждаюсь относительно этого важнейшего факта моего детства.

«Этот важнейший факт моего детства»: пожалуй, в заключительной фразе, которая сочилась сарказмом, было слишком много злобы — этот тип окрашенного надменностью юмора он перенял от отца. Тот, посмеиваясь над собственной помпезностью, в то же время давал собеседнику понять: осмелься только подвергнуть сомнению мое величие, и я тебя растопчу.

С Маргарет было довольно. Она зевнула.

— Только без меня. Никаких поездок на метро. — В уголках ее глаз скопились слезинки, которые она убрала кончиком пальца. — Мне пора спать. Я уже слишком стара, чтобы выносить эти ночные бдения. Я сейчас рухну.

Энрике обрадовался: его географические расчеты должны были вот-вот оправдаться. Воодушевленный, он еще раз поступил в духе своего властного отца, на сей раз продемонстрировав не бурный темперамент, но гордость семейства Сабасов — сам за всех заплатил, чем совершенно парализовал Бернарда и даже, кажется, сильно удивил Маргарет.

Придерживая перед Маргарет и Бернардом массивную двойную дверь, напоминавшую о том, что когда-то здесь был постоялый двор, Энрике поежился от утреннего декабрьского воздуха. Его, впрочем, грела мысль, что при расставании у него будет шанс получить номер телефона Маргарет. Он не думал, что отважится на поцелуй, да и раздражающая «треугольность» их компании к этому не располагала. Но пятиминутной прогулки от Восьмой улицы до Девятой ему хватит, чтобы с помощью долгих взглядов и нежного тона продемонстрировать свои намерения яснее, чем он осмеливался в присутствии Вайнштейна.

Усталость от бессонной ночи, пробравшая их до костей, мешала разговаривать. Город по-воскресному неторопливо просыпался. На улицах было пусто, не считая каких-то чудаков, гулявших с собаками, хозяина закусочной, разрезавшего связки секций воскресной «Таймс», чтобы сын побыстрее сложил из них газету, и старика в черном пальто, одиноко шедшего в сторону церкви Сент-Джозеф.

— Мне нужно купить «Таймс», — заявил Бернард.

— Мне ее доставляют. «Альперт», — добавила Маргарет, будто в названии службы доставки крылся какой-то секрет. И хотя Бернард саркастически присвистнул, притихший Энрике был впечатлен. То, что до этого было только смутным ощущением, стало совершенно очевидным: в этой молодой женщине чувствовалась буржуазная хватка, под внешностью и манерами девчонки скрывалось нечто взрослое, что так страшило и волновало его.

Ему некогда было рефлексировать по поводу ее социального статуса. Наконец-то настало время избавиться от Бернарда. Маргарет явно не собиралась его задерживать. Когда они остановились возле покрашенных в черный цвет ступенек, ведущих в дом, где квартировал Бернард, она сложила губки, собираясь на прощание чмокнуть его в щеку. Энрике был слишком взволнован перспективой наконец-то остаться с Маргарет наедине, чтобы ревновать. Но вдруг вместо того, чтобы удовлетвориться прикосновением ее теплых губ к своей замерзшей щеке, Бернард — а более инертного человека надо было еще поискать — заявил, что совсем не устал и проводит Маргарет до дому.

Энрике, не сдержавшись, выпалил:

— Не стоит беспокоиться, я сам ее провожу. Мне в ту же сторону.

— Ага, как же, целых десять шагов в ту же сторону, — хмыкнул Бернард и слегка толкнул Энрике, проходя мимо него.

То, что Бернард впервые в жизни пошел на физический контакт, взбесило Энрике до того, что он уже готов был броситься в драку. У Маргарет вырвался изумленный смешок, который она тут же подавила, словно надеялась, что никто его не услышал. Стаккато восторженного смеха оборвалось, как показалось Энрике, из соображений приличия и благопристойности, что несколько противоречило ее дразнящему поведению дерзкой девчонки. Будто сердитый голос из-за кулис вдруг одернул ее, напомнив, что надо вести себя тише и скромнее. Маргарет сказала:

— Это очень мило с вашей стороны, но не нужно меня провожать. Я хожу домой одна с первого класса.

Тем не менее они оба настояли, что пойдут, заботясь не столько о ее безопасности, сколько о том, с кем из них она эту безопасность обретет. Так первая попытка Энрике остаться наедине с Маргарет провалилась. Его старания даже не были вознаграждены прощальным поцелуем в щеку, напрасно потраченным на Бернарда. За поворотом на Девятую улицу их настиг порывистый холодный ветер. Они были тем более беззащитны, что построенный после войны жилой комплекс находился несколько в глубине, оставляя место для двадцати футов зеленого пространства — зрелище редкое для города и уж совсем невероятное для Гринвич-Виллидж. Все это торжество вкуса всего в одном квартале от безвкусицы, шума и дешевых витрин Восьмой улицы, где жил Энрике, только усиливало впечатление буржуазности и комфорта, окружавших женщину, которой «Таймс» доставляли на дом. Однако на открытой местности уколы декабрьского ветра ощущались гораздо сильнее. Стуча зубами, Маргарет воскликнула: