Книга Страсть сквозь время - Елена Арсеньева

Впрочем, у нее не было времени высказать французу свои возражения — тот уже подтаскивал ее к себе одной рукой, а другой задирал юбку. В полном ужасе Лидия отталкивала его, суматошно озираясь, не бросится ли кто-нибудь на помощь к ней. Но от русских она была далеко, французов же эта сцена ничуть не волновала, они были заняты своими делами. Только Флоранс одобрительно крикнула:

— Dеveloppez-vous plus audacieux, mon petit Piero![10]

Малыша Пьеро не требовалось подбадривать. Его глаза были совершенно безумны. Он пыхтел, как астматик, и если Лидии в былые времена (или правильнее сказать — во времена будущие, ведь год 2007-й находится как-никак в будущем?!) не приходилось сталкиваться с проявлениями неистовой мужской страсти, то сейчас она подумала, что вполне могла бы без этих проявлений обойтись.

— J’a toi aidе, Piero![11] — окликнул второй солдат.

Пьеро яростно зарычал, погрозил кулаком и потащил Лидию в проулок.

И тут она поняла, что ей сейчас предстоит воистину фантастическое удовольствие — быть изнасилованной человеком, умершим приблизительно двести лет тому назад. К некрофилии она и прежде-то склонна не была — не собиралась и начинать.

— Помогите! Спасите! На помощь, господа! — заорала она что было сил и успела даже немножко удивиться тому, что явилось вдруг откуда ни возьмись слово «господа». Скажем, дома, на какой-нибудь нижегородской улице, и в голову не взбрело бы так крикнуть, а тут… быстро же она в роль вошла, однако! Применилась, выражаясь по-военному, к обстоятельствам!

Правда, никакие «господа» на помощь к ней не бросились. Проулок словно вымер. Очень может статься, что все эти дома вокруг были покинуты своими хозяевами, спасавшимися от неприятеля, ну а может быть, люди сидели затаясь и не имели ни малейшего намерения ввязываться в неприятности. Тем паче что вид у Пьеро был самый лютый, и точно, что он застрелил бы каждого и всякого, кто осмелился бы ему помешать.

Он притиснул Лидию к стене и вжался бедрами в ее бедра — ей показалось, что между ног воткнулся кукурузный початок, — и, как говорится, ни в тех, ни в сех вспомнилось название одного дивного танго — «El Choclo», что означает именно «Кукурузный початок». В тексте этой песни нет ни единого упоминания про какой-то там початок, но сейчас Лидия, кажется, поняла, что имеется в виду. Солдат схватился за ворот ее свитера. На мгновение на искаженном похотью лице выразилось что-то вроде несказанного изумления — он явно не мог понять, что надето на «монахине» и как это с нее содрать. Потом, видимо, солдат решил, что так оно и должно быть у русских монахинь, и, оставив бесплодные попытки раздеть ее сверху, принялся осуществлять свою мечту на нижнем этаже. Юбка на Лидии была моментально задрана — и опять насильник впал в откровенный ступор при виде ее ног, обтянутых черными колготками, из-под которых слабо просвечивали розовые трусики в цветочек.

— Отпусти меня, дурак! — завизжала Лидия, но потом вспомнила, с кем имеет дело, и завизжала еще громче: — Laisse-moi, imbеcile![12]

«Имбецил» как-то странно хрюкнул, деловито констатировал:

— Elle parle en franзais![13] — И принялся стаскивать с Лидии колготки.

— Помогите! Господи боже мой! Спасите меня! — завизжала она на пределе голосовых связок, и, кажется, Бог услышал этот почти ультразвуковой призыв, потому что раздался топот копыт и громовой голос:

— А ну отпусти ее, негодяй! Ты позоришь честь французских рыцарей, которые лучше дадут себе руку отрубить, чем замарают ее грабежом и насилием!

Насчет рыцарей — это было хорошо сказано, особенно на фоне вторжения в Россию, кошмарной битвы при Бородине, окончившейся всего-то неделю назад (плюс еще двести лет, но это так, пустяки, не стоит заострять на этом внимание!), разграбляемой Москвы и того непотребства, которое творилось на Красной площади. Однако Лидия не стала вдаваться в подробности этого словоблудия. Ей было довольно того, что солдат выпустил ее и вытянулся во фрунт перед гусарским офицером, который наезжал на него длинноногим вороным конем, словно норовя затоптать. Конь воротил морду и фыркал, закатывая глаза, как будто ему и дотронуться было противно до того, кто позорит… и все такое.

— Как вы себя чувствуете, мадемуазель? — поинтересовался офицер, поворачиваясь к Лидии, и она увидела загорелое зеленоглазое лицо с каштановыми усиками, каштановыми же бакенбардами и вздернутым веселым носом. Лоб был низко закрыт кивером. Опять сочетание алого, желтого, темно-красного и золотого ослепило Лидию.

Симпатичное лицо у ее спасителя! И какое веселое! Права была Танька, сказавши: «Они едут веселые такие, мамзелями нас кличут, как будто мы барышни!» Но Лидия не собиралась задерживаться ради того, чтобы разглядеть офицера получше. Повернулась и кинулась наутек, не заботясь о том, что это может быть расценено как черная неблагодарность.

Ей достало ума не бежать по улице, а свернуть за какой-то забор и сразу метнуться в огород, обнесенный плетнем. Она не помнила, как перевалилась через этот плетень и пустилась прочь по мягкой, взрытой земле, кое-где усеянной сухими картофельными будыльями. Наверное, хозяева выкопали картошку перед наступлением неприятеля на Москву. Припрятали, конечно, подальше, дай бог не найдут.

— Погодите, мадемуазель, куда же вы, я не сделаю вам ничего дурного! — кричал вслед француз чрезвычайно обиженным голосом, но Лидия сейчас могла радоваться только одному: чтобы не сломать ноги коню, офицер не пошлет его через плетень, а значит, она в безопасности.

Впрочем, Лидия понимала, что безопасность эта длится лишь до поры до времени. Солдаты, конечно, оголодали без женщин, повальное насилие — самая обыкновенная вещь в захваченных городах. Vae, так сказать, victis, горе побежденным… Ей нужно спасаться, и как можно скорей. Нужно вернуться в тот двор, где находится подвал, в глубине которого кроется дверь, ведущая назад, домой, в свое время. Но сначала — переодеться.

Какое-то чудовищное вожделение вызывал ее нарочито скромный наряд у французов! Может, потому, что очень отличался от тех, в которых в основном ходили другие женщины? И французы, которые во все времена были падки до женских платьев, усмотрели в нем особую элегантность будущего?

Да нет, вряд ли стоит обольщаться: все дело в том, что одежда Лидии напомнила солдату монашескую одежду. Так сказать, оговорка по Фрейду: видимо, он всю жизнь мечтал обладать монахиней, вот Лидия и попалась под горячую руку. Нет, надо переодеться во что бы то ни стало. Но где бы взять новое платье? Да ладно, пусть оно будет даже и не новое, Лидии главное выбраться сейчас из этих картофельных будыльев, миновать проулок и выйти на улицу, которая идет от Красной площади. Какая это улица? Вроде бы в наше время ее уже нет… Но это не суть важно, о том, что есть и чего нет в нашем времени, Лидия подумает потом, когда туда вернется, в это самое свое время.