Книга Нелидова. Камер-Фрейлина императрицы - Нина Молева

— А в ночь-то нашу великую[3], как на престол тебе вступать, неотлучно при государыне своей будущей находился. Ничего не скажешь, на шаг не отступал. Потому ты, матушка, орден Святой Екатерины прямо с себя сняла — на Ивана Ивановича при всех надела, а уж потом и невестку выбирать доверила. Сомнений в Иване Ивановиче не имела. А ему одна дорога — к разлюбезной своей принцессе. Даже крыться не стал — мол, лучше невесты нашему наследнику как есть не сыскать, даром что не больно удалась дочка-то баронессе.

— Вот видишь, Маврушка, как оно в жизни получается. И люди все свои, каждого, кажется, насквозь видишь да знаешь, а выходит хуже врагов всяких. Родной племянничек ни в чём с тобой согласия не имеет, потрафить тебе и не подумает, а уж невестушка...

— Отпустила ты тогда, матушка государыня, Ивана Ивановича на житьё заморское. Может, лучше бы здесь оставила — за невестушкой нашей приглядел, уму-разуму поучил, где и одёрнул. Она бы его, глядишь, и послушала.

— Послушала! Она-то, Екатерина Алексеевна наша! Ей, Маврушка, престол российский сниться стал — какие уж тут уроки да наставления. Ты и то вспомни, когда Иван Иванович её вместе с принцессой своей в Петербург привёз, тише воды, ниже травы была. Во всём с наследником ладила. Слова какие ласковые для него находила — дамы придворные на танцах только дивились. А отпустила я Ивана Ивановича вслед за принцессой — просил очень. Слёзно просил.

— Полно, матушка! Так бы ты на его слёзы и откликнулась. Дурит мужик, делами заниматься толком не хочет — и весь сказ. Тут другое. Сестрицу его, принцессу нашу Гессен-Гомбургскую Анастасию Ивановну больно ты жалела. Её утешить хотела. И впрямь не задалась ей жизнь, вот уж не задалась. И красавица писаная — тебе только уступит, и умница — со всяким беседу поведёт, в грязь лицом не ударит, а судьбы нет.

— Что ж, и Настёна тоже. Сродственница ведь по Нарышкиным. Батюшка покойный о замужестве Настёнином печалился. Хоть и второй женой молдавского господаря стала Дмитрия Кантемира, а всё почёт, и немалый. Не дано ей было с ним жизни порадоваться. Принц Людвиг Вильгельм Гессен-Гомбургский сыскался. При покойнице Анне Иоанновне генерал-фельдцейхмейстер. Помоложе Настёны, зато обхождения самого что ни на есть придворного.

— Да и ты, государыня матушка, его милостью своей не обошла — при короновании в генерал-фельдмаршалы возвела, уважила, ничего не скажешь.

— Только что толку. В 1745-м, как раз на свадьбу наследника его и не стало. Сорока лет в гроб лёг. Настёна тогда лицом вся почернела. Ни красы былой, ни веселья. Один Иван Иванович утешить умел. С ней и разрешила ему уехать. Развлечься ей надо было.

— Когда это было! Лет семь уж прошло, можно бы и воротиться.

— Да ты что запамятовала: Иван Иванович писал в остатнем письме болеет Настёна, тяжко болеет. Чахотка разыгралась, с места не сдвинешься.

— Выходит, братец сестрицы не оставляет? Поди, тоскливо ему, голубчику. Человек ещё молодой, чай, не дохтур какой — от больной не отходить.

— Так он давно в Париже задомовился. С тамошними учёными людьми да философами дружбу свёл. Дочкой богоданной занимается. Тоже ведь назвал в честь сестрицы Настёной. Учителей ей всяческих приискивает. У актрис знаменитых разговору да обхождению обучает.

— Записана-то она как? Не Соколова ли?

— Соколова и есть. Настёна у меня разрешения спрашивала её в своём доме как воспитанницу держать. Ещё подсмеивалась, что Иван Иванович учителем заделался. Все на материи воспитательные разговоры обращает, с умными людьми советуется. Пансионов да школ разных пересмотрел видимо-невидимо.

— Вот и наша великая княгинюшка[4], роженица-то наша, про образование толковать любит. Григорий Николаевич Тёплое в шутку жалился, что перед разговором с ней должон книжки разные листать, чтоб в грязь лицом не ударить.

— Послушай, Маврушка, что вспомнилось-то. Положила я быть Воскресенскому Смольному монастырю[5] в канун свадьбы наследника.

— А как же — в 1744 году ты, государыня матушка, под монастырь этот свой распрекрасный Смольный дворец отдала. На 20 монахинь.

— Вот-вот. Так Иван Иванович, поздравляя меня в день освящения, сказал, как бы отлично было в том монастыре пансион для обучения благородных девиц на манер французских монастырей устроить. Пожалуй, поговорить о том с Шуваловым надобно — что скажет.

* * *

Сим имею честь известить милостивицу и благодетельницу нашу о благополучном разрешении от бремени супруги моей младенцем женского полу, коего нарекли именем Екатерина. Стеснённые материальные обстоятельства воспрепятствовали соответственному празднованию сего знаменательного для семейства нашего события выездом в уездный город, ограничившись обрядом крещения, совершенном в сельском доме нашем приехавшим из соседнего села священником. Хотя супруга моя не оправилась ещё от многотрудного для её слабого здоровья события, не теряю надежды, что впредь потщится она подарить семейство наше наследником, коего столько лет в молитвах и смирении душевном ожидаем.

И.Д. Нелидов, поручик армейский —

И.С. Афросимовой, штабс-капитанше. 1756 год.

В деревенском доме Нелидовых суета. Гости здесь не редкость, да всё больше из тех, которых с кухонного хода принимают. А тут крыльцо настежь. В зале, она ж и столовая, в ней гостей принимают, полы наново перемыты. Самовар зеркалом сияет. Скатерть чистая колом стоит. Девки бегают, да всё непутём. Одна чашку несёт, другая с блюдцем торопится. Не столько дело делают, сколько боками трутся, ноги босые друг другу давят — по чистому полу не в их обувке топтаться, хоть и декабрь на дворе. Хозяйка в спальне лежит. Отойти от недавних родов не может. Младенчик нет-нет да и криком заходится. Нянька на весь дом шикать начинает. Воздух тяжёлый, спёртый, а холодом отовсюду дует. Никакой порог высокий не помогает.

И.Д. Нелидов, его сослуживец

В доме и к хозяину-то самому, Ивану Дмитриевичу, не больно привычны: по службе редко в родные места заворачивает. А тут ещё сослуживец давний завернул. Дворовые совсем с ног сбились. Угодить бы, хоть по правде и угождать-то нечем. Так — наливочки домашней графинчик, водочка на травках. Пирог кухарка спроворила с капустой. Бычачина сыскалась. Похвалиться нечем, а принимать дорожного человека всё без стыда можно.