Книга Рукопись Платона - Андрей Воронин

— Видишь, матушка, какая история, — сказал отец Евлампий, смущаясь оттого, что вынужден лгать, — француз книги церковные пожег, да и кроме них много чего... Словом, никакого порядка в хозяйстве не осталось, а надобно, чтобы порядок был. Архиерей меня давеча бранил, да и самому совестно. Да и любопытно что-то мне сделалось, как до нас люди жили. А то спросит иной: как оно, мол, батюшка, в старые-то времена было? — а мне и сказать нечего, и молчать нельзя. Вот и вру, что на язык подвернется, а нетто это дело? Да еще ты, матушка, со своей школой... Я, по своему слабому разумению, одно говорю, а ты — другое... Ну, коли разговор о Слове Божьем идет, так тут ты меня не собьешь, а с ящерами твоими, к примеру, видишь, какая оказия вышла.

Он замолчал, не зная, что еще сочинить, и чувствуя, что напрасно приплел насчет архиерея. Разговор у архиерея действительно шел о старинных рукописях, и тот действительно советовал отцу Евлампию обратиться к княжне, но вовсе не для того, чтобы расширить кругозор. Княжна же, известная всей округе своей решительностью, запросто могла отправиться к архиерею, дабы вступиться за отца Евлампия, и вот тогда завравшийся батюшка действительно мог получить от начальства.

К тому же отца Евлампия сильно смущало выражение лица Марии Андреевны, свидетельствовавшее о том, что княжне поведение батюшки кажется странным, а речи — не вполне убедительными.

— Уж и не знаю, батюшка, чем вам помочь, — произнесла наконец княжна. — Нашей-то библиотеке от француза тоже досталось. Знаете ведь, что здесь, в имении, творилось... Дедушкины записки чудом уцелели, а рукописи старинные, летописи — вряд ли, вряд ли... Да и не было их у нас — ну, почти не было. Тем более таких, кои помогли бы вам в церковных книгах порядок навести. А ежели просто для интереса... Не знаю, право. Таких летописей, в коих про древних ящеров говорится, наверное, вам нигде не сыскать, потому что в те времена людей еще на свете не было, чтоб летописи писать.

— Ну прости, матушка, — сказал отец Евлампий, довольный тем, что его не поймали на лжи, и слегка раздосадованный неудачей. — Не серчай. Как говорится, за спрос денег не берут.

— Да что вы, отец Евлампий! — улыбнулась княжна. — Это вы меня простите, что помочь вам не могу. Однако же, коли будет у вас время и желание, милости прошу в мою библиотеку. Сами посмотрите, что вам интересно, записки дедушкины почитайте — там много любопытного встречается, всего и не упомнишь. Он ведь все записывал — не только то, что с ним происходило, но и из истории разные занятные эпизоды, кои не в каждой летописи сыщешь. Расскажут ему что-то важное, интересное, он и запишет. Там и предания родовые найти можно, и не только нашего рода.

— Правда ли? — обрадовался отец Евлампий.

— Отчего же нет? Милости прошу, — повторила свое приглашение княжна.

Получив приглашение, на которое даже не смел рассчитывать, отец Евлампий решил более не испытывать судьбу и засобирался в обратный путь. Княжна проводила его до коляски, батюшка благословил ее на прощанье и укатил, испытывая неприятное ощущение, более всего напоминавшее угрызения совести.

Мария Андреевна проводила его экипаж долгим задумчивым взглядом, но в конце концов решила выбросить странное поведение батюшки из головы — у нее хватало иных забот.

* * *

Солнце уже коснулось своим нижним краем щетинистой полосы леса на вершине ближайшего холма, окрасив все вокруг в теплые золотисто-красные тона. Вечерний воздух отливал медью; он был теплым и душистым, как парное молоко, и его, как молоко, хотелось пить — медленно, всласть, до последней капли. Две извилистые пыльные колеи, обозначавшие дорогу, пересекли длинные синие тени, с каждой минутой делавшиеся все длиннее и гуще. Здесь еще было светло, но над рекой уже повисли сумерки, и от воды полупрозрачными косматыми прядями стал подниматься туман. Изредка доносился звучный всплеск рыбьего хвоста или частые легкие шлепки, производимые улепетывающей от щучьих зубов рыбешкой.

Поднятая с дороги пыль долго висела в неподвижном вечернем воздухе, золотясь в лучах заходящего солнца. Над дорогой кучками толклась мошкара, предвещая хорошую погоду. В темнеющем небе то и дело черной молнией проносился стриж, торопясь завершить дневную охоту; готовясь к охоте ночной, пробовал голос козодой.

Где-то неподалеку ударил колокол. Протяжный колокольный звон волнами покатился над рекой, путаясь в камышах. Звонили к вечерне. Шедший по дороге человек поднял голову, увенчанную спутанной гривой русых волос, отыскал взглядом возвышавшуюся колокольню монастыря, перекрестился и ускорил шаг.

Человек этот имел весьма примечательную внешность. Одет он был в подпоясанный веревкой вылинявший, ветхий подрясник, из-под которого выглядывали порыжелые, но еще крепкие сапоги. Голову его, как уже было сказано, венчала насквозь пропыленная русая грива; густая борода более темного, чем волосы, оттенка подковой охватывала загорелое скуластое лицо. Зеленоватые глаза странника смотрели на мир с характерным прищуром, а просторное одеяние было не в силах скрыть ширину и крутизну его плеч. Спереди это одеяние, как водится, выпукло круглилось, но не в районе живота, как это бывает у людей духовного звания, а повыше, в области груди, как у гренадера. Рост у странника тоже был гренадерский; большая котомка, в которую при желании можно было бы упрятать жареного теленка, и тяжелый суковатый посох довершали его облик.

Словом, странник, двигавшийся в тот вечер вдоль берега речки Вихры, сильно напоминал попа-расстригу, но с одною оговоркой: священники, независимо от того, продолжают они служить или уже сложили с себя сан, обыкновенно не обладают столь воинственной внешностью. Вид этого расстриги поневоле наводил на мысли о монахах-воинах, построивших некогда монастырь, к коему он сейчас приближался.

Видневшийся на вершине недалекого уже холма монастырь был заложен как раз в год Куликовской битвы. От тогдашних строений в монастыре, по слухам, почти ничего не осталось, его дважды перестраивали, причем второй раз недавно, перед самой войной. Впрочем, как раз последнее обстоятельство казалось страннику обнадеживающим: уж коли братия перебралась в новое здание, так, верно, и сокровищницу с архивом перенесли на новое место, а коли перенесли, так и в порядок привели. А раз так, то отыскать нужное там теперь легче, чем в заплесневелых погребах... Эх, главное, чтобы оно там было, а отыскать — дело нехитрое! А поди-ка сыщи то, чего, может, и вовсе нету...

Небо на закате горело огненным заревом, но странник не замечал красоты этого зрелища. Оно тревожило его, навевая воспоминания, от которых он был бы рад избавиться. Впрочем, воспоминания эти были не из тех, которые легко выбросить из головы; странник хорошо понимал, что они — тяжкий крест, взваленный на него Господом, и не роптал.

Обернувшись, он увидел совсем низко над лесистым горизонтом первую звезду, мигавшую голубым огоньком на синем бархате вечернего неба. Некоторое время он любовался тихим мерцанием этой Божьей лампады, дивясь красоте, сотворенной Создателем, а затем вновь повернулся лицом к видневшейся в отдалении монастырской колокольне, намереваясь продолжить путь.