Книга Секрет нового имиджа - Татьяна Тронина

Девочки вздохнули с облегчением.

– Эльвира, тебе не стоило связываться с этим типом, – с досадой произнес Стас, когда недруг ушел.

– А что мне было делать! – чуть не плача воскликнула та.

– Мы сами бы разобрались.

– Как же!

– Тебе не надо было встревать в разговор. Ты сама виновата!

Они начали ссориться.

– Пошли отсюда, – потянула Муся Олю за рукав. – Кажется, ничего интересного здесь не будет.

Подруги направились на свою любимую лавочку.

Издали они наблюдали, как Эльвира и Стас спорят.

– Полагаю, наша Элька нравится Фещенко, – задумчиво произнесла Муся.

– Фещенко – одноклеточное.

Эльвира и Стас уже обнимались.

– Он тоже человек, – сказала Муся, отворачиваясь от целующейся парочки.

– Кто – Фещенко? – прыснула Оля.

– Немного грубоват, но, в общем, не такое уж чудовище. Ты ведь заметила кое-что?

– Что?

– Что Эльке пришлось заслонить этого своего…

– Стаса, – подсказала Оля.

– Да. Разве это годится – девушка заступается за своего кавалера?

– Нет, но ситуация так сложилась, – попробовала возразить Оля.

– Ты не понимаешь! – горячо воскликнула Муся. – Есть вещи, которые ничем нельзя оправдать.

– Ты хочешь сказать, что Стас должен был набить морду Фещенко?

– Ну, этого у него не получилось бы, а Фещенко… Что вообще мы о нем знаем? Почему мы, например, называем его хулиганом?

Глава 4 Ромео местного масштаба

Он привык, что будильник всегда звонит в пять утра – и в будни, и в праздники, и зимой, когда ночную темноту едва разгоняет призрачный свет фонарей, и летом, когда ярко-оранжевое солнце брызжет с востока в глаза.

Тогда, в зависимости от погоды, он брал метлу или скребок и шел помогать своей матери.

Он так и называл ее – «матерь», а не «мама» или «мамочка», потому что в его семье было не в чести всякое слюнтяйство, он даже ни разу не сказал, что любит ее. Он просто вставал в пять утра и шел помогать ей.

Роза Ивановна, его мать, работала в местном ДЭЗе дворником. Отца он не помнил, знал только, что тот тоже работал в том же ДЭЗе, правда слесарем, и умер от того, что вместо водки пил денатурат.

Что такое водка и денатурат, Боря не знал и знать не хотел. Он давно, еще сопливым пацаном, дал себе слово, что никогда к этой гадости не прикоснется. Мало ли у матери горя было!

Учился он скверно, потому что никак не мог понять, для чего в жизни нужны все эти алгебры с геометриями и какой прок от того, что «жи-ши» надо писать через «и».

Учительница математики стонала после каждой контрольной: «Ты дуб, Фещенко, настоящий дуб!» С другими предметами положение было не лучше.

Боря Фещенко твердо знал, что высшее образование ему на сто процентов не светит, ждал поступления в профессиональное училище (потом слесарем в местный ДЭЗ, чтобы люди никогда плохо не говорили об этой профессии) и мечтал о службе в армии.

Если кто-то называл его «придурком», он сжимал ладонь в кулак и разжимал ее уже только тогда, когда обидчик торопливо брал свои слова обратно; если кто-то смеялся ему вслед, когда он с метлой обходил свои владения, то он разворачивался – и весельчак тут же обращался в бегство. Его несколько раз приводили в милицию и отчитывали за драки.

Словом, люди его боялись, и было за что – за то, что в свои пятнадцать лет он вымахал под метр восемьдесят, что мог одной рукой поднять машину за капот и что люди с такими лицами, как у него, в кино играли отморозков, убийц и тупых телохранителей.

Борю Фещенко не волновало то, что думают о нем люди. До поры до времени не волновало. Но однажды он увидел Ее…

Впрочем, что за ерунда – он тысячу раз видел ее и в школе, и во дворе – она жила в соседнем доме. Но однажды он ее действительно увидел.

Ранним летним утром прошлого года, когда он подметал тротуар, она прошла мимо.

– Привет, Боря! – сказала она.

Она всегда со всеми здоровалась, даже если ей не отвечали.

– Здрс-ссти! – пробормотал он сквозь зубы машинально – обычно он ни с кем не здоровался, потому что вежливость – это тоже слюнтяйство.

И вот тогда он ее увидел в первый раз.

Она была высокая и очень тоненькая, у нее были светло-пепельные волосы, похожие на дым от костра, в котором горят листья после осеннего листопада, огромные серые глаза (такого цвета обычно бывает небо в ноябре, когда после первых заморозков надо посыпать тротуар солью), а главное, Боря даже затряс головой – уж не галлюцинации ли у него? – она не шла, она летела.

Правда, ее ноги почти не касались земли!

То есть она, конечно, шла – с прямой спиной, с развевающимися волосами, но вместе с тем и летела.

Он уронил метлу и долго смотрел ей вслед. Ее звали Эльвирой, Элей – легкое, прозрачное имя – так пар вылетает изо рта на морозе и растворяется в воздухе.

Что с ним произошло, Боря Фещенко так и не понял, просто с того дня он никуда не мог деться от мучительного желания снова и снова видеть ее, увидеть, как она летит над землей.

– Потому что он, Муся, ну что ты спрашиваешь – он действительно хулиган! – сердито произнесла Оля.

– Ладно, не будем об этом, – вдруг примиряюще сказала Муся. – Что делать-то будем?

– В смысле?

– Ну, что мы сейчас делать будем? День-то какой хороший. – Она мечтательно потянулась, подставив лицо солнцу.

Оля подумала о Никите – сегодня он был занят и обещал позвонить только вечером.

– Идем в парк.

– Отлично! Только забросим сумки домой и чего-нибудь перекусим.

Дома Оля быстро сделала несколько бутербродов с ветчиной, запила их холодным чаем, переодела туфли на кроссовки, но, перед тем как снова выскочить за дверь, она на минуту остановилась перед зеркалом, висевшим в прихожей.

На нее посмотрела веселая, взбудораженная девочка с хвостами, перетянутыми резинками на разной высоте.

«Я ли это? – подумала Оля, глядя на свое отражение. – Если бы Никита увидел меня в таком виде, то ни за что бы не узнал. Господи, как же трудно быть принцессой!»

Муся уже ждала ее во дворе.

– Деньги есть? – спросила она.

– Да, мама полтинник оставила, – достала Оля из кармана мятую бумажку.

– У меня шестьдесят три, – деловито сказала Муся. – На один «ковер-самолет», на две «ромашки» или пять-шесть порций мороженого.

– Муська, ты циник – счастья на эти деньги все равно не купить! Одна «ромашка», одно «колесо обозрения» и два мороженого.