Книга Зеркало души - Фелиция Флакс

Радмила блаженно вздохнула и неожиданно привалилась всем телом к Ипатову-младшему. Лучшей опоры в данный миг ей было не найти.

* * *

— Скажите, но только честно, я много вчера наговорила глупостей? — Радмила отказывалась сесть в машину заехавшего за ней Феликса, требуя правды, которая наверняка окажется отвратительной.

Шампанское — это зло.

Феликс оперся на распахнутую дверцу и многозначительно сверкнул агатами. Пакостная улыбочка была тут как тут. Радмила сжала кулаки.

— Наговорили мало, наделали — достаточно, — Ипатов щедро сыпнул солью на открытую рану.

Радмила сморщилась. Она опустила ресницы и поинтересовалась:

— Контракт со мной уже расторгнут?

— А вы этого очень хотите? — усмехнулся Феликс.

Агатовые глаза вскользь отметили знакомый беспорядок ее прически: множество прядок выбились из заплетенной на скорую руку французской косы, свободно реяли вокруг бледного лица и норовили попасть в глаза. Губы, лишенные помады, казались суховатыми, покрытые трещинками. Ни малейшего намека на пудру — золотистая россыпь веснушек явственно выступала на носу и щеках. Ресницы чуть тронуты тушью, которая за день успела отпечататься под глазами.

А глаза… Глаза звали в зачарованный мир.

Хочет ли она расторжения контракта? Радмила не знала. Сегодня не знала.

Не будет контракта — будет привычное спокойствие. Будет привычное спокойствие — не будет Ипатовых, старшего и младшего. А они так прочно засели в ее душе, что любая попытка вырвать их обернется большой кровью и сильной болью.

Она решила не отвечать на вопрос и перешла в наступление:

— А с какой стати вы вообще сегодня за мной приехали, если съемки начнутся только завтра? Сроки контракта я помню преотлично.

Феликс неопределенно кивнул и посмотрел на небо. Радмила тоже: на нем висели взбитые облака, подкрашенные синими чернилами.

— Я вам вчера кое-что пообещал и приехал выполнить обещание, — негромко произнес Феликс, не отрывая глаз от неба.

— Пообещали? — Радмила сдвинула брови к переносице.

— Да.

— И что же?

Ипатов перевел глаза на нее. Лицо при этом у него потемнело и сделалось загадочным-загадочным. Даже нос. Радмила с подозрением уставилась на этот загадочный нос. По спине вниз по позвоночнику тонкой змейкой вилось предчувствие, от которого немело все тело.

Ипатов, разумеется, не признался. Он только молча кивнул на машину — дескать, садитесь, милейшая. Милейшая не милейшая, но Радмила села. Предчувствие уже холодило ступни.

Феликс привез ее в ресторан на набережной — маленький зеркальный дворец с восхитительным видом на атласную водную гладь.

Радмила никогда не ужинала в ресторанах. Она вообще не заходила в них и не пила там кофе, не лакомилась матлотами и гусиными паштетами, не пригубляла дорогого вина, не тянула задумчиво через трубочку коктейли с фантастическими названиями. Рестораны она обходила стороной, потому что в них нужно сидеть с кем-нибудь. Эти заведения не для одиночек. Для них существуют крохотные домашние кухни, где в раковинах громоздится немытая посуда, где скрипучие табуретки и у каждой чашки — какой-нибудь дефект.

Она вперилась в вазочку с розовыми бахромчатыми салфетками, хотя должна бы смотреть в раскрытое меню. Но в том меню понаписали такого, что ей в глотку не полезет. Вообще, наверное, ничего не полезет, когда напротив сидит Ипатов-младший, от одного вида которого у нее кровь густеет.

— Я не хочу есть, — объявила она, наконец, а желудок протестующе буркнул: он ненавидел ложь.

— А я — очень даже хочу, — невозмутимо отозвался Феликс и сделал заказ на двоих.

Обещание выполнить обещанное щекотало нервы. Радмила плохо помнила, что Феликс конкретно ей посулил, но ясно, что не златые горы и не кругосветное путешествие. Неизвестность рождала дрожь.

Радмила ждала. В процессе ожидания принесенный кокиль из креветок удачно перекочевал в желудок, туда же отправился греческий салат и чай с пирожным. Для всего нашлось место, все удачно улеглось.

На Ипатова она старалась не смотреть, между тем он весьма интересно рассказывал про искусство фотографии, умудряясь при этом есть с завидным аппетитом.

— Скажите, а чем фотомодели отличаются от обычных девушек? — вдруг спросила Радмила, удивляясь самой себе и тому, что происходило у нее внутри (не в желудке, конечно же).

— Ну, это вы мне должны поведать, — пожал плечами Феликс, звякнув вилкой.

— Почему я?

— Потому что вы теперь — фотомодель.

— Да ладно. — Радмила фыркнула. — Я — форменный кошмар в прекрасном мире фотомоделей.

— Вам, Радмила, неизвестен этот мир, — серьезно качнул головой Феликс. — Те кошмары, которые существуют в модельной вселенной, страшнее, чем вы себе представляете. И вы не кошмар, а всего лишь глазастое исключение из правил фальшивого прекрасного.

Радмила раскрыла рот. Она и вообразить не могла, что Ипатов-младший может выражаться столь… столь… столь…

Но прозвучал ли в речи комплимент или же это была окрашенная в теплый тон издевка, она не поняла. Но слова тронули каждый ее нерв.

— Вы только посмотрите на меня, — вздрогнула ресницами.

— Смотрю…

Мир вдруг стал маленьким, как старинная табакерка. Стены вплотную приблизились к столику, макушки упирались в опустившийся потолок. В табакерочном мире было очень тихо, и ничто не нарушало гармонию благословенной тишины.

Между ними — всего лишь столик, но и он, похоже, уменьшился, потому что смотрящие на нее агаты казались чересчур близкими.

Потом она сошла с ума.

Стремительно.

Она безумными невидящими глазами смотрела, как Ипатов расплачивается по счету, поднимается, подхватывает ее под руку и уводит из ресторана. Он ничего не говорил — она ничего не видела. Следовала за своим длинноносым поводырем покорно и безропотно.

Вечерняя набережная полнилась праздной гуляющей публикой, но эта публика тем не менее находилась в другом измерении. Существовала параллельно, и никоим образом не пересекалась с двумя людьми, которые замерли у гранитного парапета.

Мир стал Феликсом Ипатовым, или, наоборот, Феликс Ипатов сделался целым миром. Но кроме этого человека с агатовыми глазами, которые прожигали насквозь, сейчас для Радмилы никого не существовало.

Она положила руки ему на плечи, погружаясь в матовую агатовую бездну. Феликс прижался к ней, обхватывая руками, наклонил голову, его щека коснулась ее щеки, и наметившаяся за день щетина чувствительно коснулась разгоряченной скулы. Где-то у уха шевельнулись теплые улыбающиеся губы:

— Я обещал вас поцеловать. Чтобы вы этот поцелуй почувствовали и запомнили. Чтобы он не стал ошибкой, о которой жалеют, протрезвев.