Книга Краба видная туманность. Призрак - Эрик Шевийяр

Но Краб в очередной раз напускает на себя важность, что, в частности, подтверждают и эти самые часы, с обратной стороны которых — его собственный обезумевший пульс.

24

Между пятнадцатью и двадцатью годами был период, когда Краб каждый божий день наскоро набрасывал к вечеру несколько слов, поясняя, почему принял решение со всем этим покончить, расстаться во сне с жизнью; он клал записку на видное место у изголовья, перед тем как выключить свет, и рвал ее на части по пробуждении. На это, конечно, были свои основания, истекший день всякий раз в изобилии доставлял ему к тому мотивы, всякий раз отличные от вчерашних, но ничего, из-за чего стоило бы цепляться за жизнь.

Краб, однако, составляя эти печальные извещения, испытывал странное, скорее приятное ощущение и мало-помалу, сам того не сознавая, начал с тщанием отделывать их форму и стиль. И тогда все изменилось: отныне не успевал он смежить веки, как тут же вновь зажигал свет, чтобы вымарать или заменить неудачное слово, он оставался без сна всю ночь напролет, писал со все нарастающим ликованием, и крохотная исходная записка становилась развернутым и красноречивым прощальным письмом, куда лучше аргументированным и более убедительным, но в конце концов опровергающим самое себя тем возбуждением, о котором оно свидетельствовало, своим бодрым стилем, каковой, в общем и целом, изменял своей подразумеваемой цели — так, наверное, и скрипач изливается в жалобах только потому, что ему жмут его блестящие лакированные туфли.

Отныне Краб перестал искать забвения во сне. По ночам он писал. Одурманенная кофеином, усталость досаждала ему не долго. С рассветом, всего на несколько часов, он отправлялся с нею в постель. Потом вставал, выходил, решительным шагом устремлялся навстречу неприятностям. Те не заставляли себя ждать. Зима, неудобства, злобные тычки кулаком в челюсть, нескрываемый смех женщин при его виде — а если не было дождя, в него впивался ветер. В сумерках, когда он наконец возвращался домой, униженный, побитый, продрогший, Крабу было о чем писать всю ночь.

* * *

Краб проглотил вишню с косточкой. Никто не верит, а ведь это была попытка самоубийства.

25

Для своего малого — или среднего — предприятия Краб хочет нанять поэта. Претендентов двое. Входит первый, протягивает руку, крепкое рукопожатие, открытая улыбка, отточенный взгляд, широкий шаг, удобно и спокойно устраивается в кресле, на которое ему указал Краб. Входит, в свою очередь, и второй, ноги едва несут его вперед, позволяет взять себя за руку, но тут же ее отдергивает, колеблется, сесть ли, с риском пристраивается на краешке кресла, его взгляд застят ресницы.

Краб выводит отсюда

— что первый из них — мужлан, без экивоков, без тайны и тонкости, непрошибаемый и надоедливый увалень, жидкая башка, важная обезьяна, законченный атлет, колесо от телеги, скот, который принимает свой бычий загривок за заднюю мысль, а остроугольный воротничок рубашки за крылья прогресса, еще один в ряду самоуверенных типов, способных источать только елей, оскверняющих все жирняев!

— что другой — тонкая душа, и с ним стоит иметь дело.

* * *

Краб оставляет позади себя фразы, слабый кильватер, свидетельствующий о его недавнем прохождении, но сам он уже не здесь, он уже далеко впереди, и их странные изгибы, их многочисленные отклонения просто-напросто воспроизводят след его бегства зигзагами и выдают его по сю пору не вознагражденное усилие порвать нить, которую он разматывает, продвигаясь, позади себя, что бы он ни делал и куда бы ни шел, дабы вырваться наконец с этой чернильной дорожки, способной привести прямо к нему и позволить его схватить, если бы, по счастью, он не был гораздо стремительнее своего читателя — но рано или поздно даст о себе знать усталость, он замедлится, читатель его достанет. Перестаньте писать, советуют ему, затаитесь на время, и след быстро выдохнется сам по себе. Ну конечно. Хватило бы, чтобы Краб перестал дергаться. Но — внимательнее, поскольку письмо для него — единственный способ движения, малейший намек на жест вновь спустит по его следу свору преследователей.

* * *

Его язык наткнулся на что-то твердое. Вот и боб в пироге, наивно воскликнул Краб; ан нет, то был рыболовный крючок.

* * *

Без чьей-либо помощи Краб начертил план своего дома. Собрал в карьере камни и обтесал их. Заготовил в лесу деревья для сруба. Обеспечил себя материалом. Вырыл котлован. Приготовил из цемента раствор. Возвел стены. Установил лестницу на три этажа. Покрыл все кровлей. Оштукатурил и обшил. Провел водопровод, электричество. Поклеил обои, настлал палас. Меблировал по своему вкусу каждую комнату. Поднялся по лестнице. Вошел в свою комнату. Выбросился из окна.

Краб пишет в публичной библиотеке следующий короткий текст — только для того, чтобы продемонстрировать своей хорошенькой соседке по столу, что такое поэт за работой; посему время от времени его карандаш замирает между небом и землей, облаками и безднами, он на долгие минуты погружается в не имеющую предмета медитацию, но внезапно, будто озаренный, подчиняясь, судя по всему, высшему из тех, что не обсуждаются, приказу, он склоняется над листком и набрасывает как раз вот эту фразу — с лихорадочным возбуждением и едва заметной улыбкой сдержанного удовлетворения на губах, которая тут же сменяется отражающей сомнение гримаской, а затем и грубой гримасой досады; и Краб яростно вымарывает эти последние слова, чтобы переписать их слово в слово, с лихорадочным возбуждением и едва заметной улыбкой сдержанного удовлетворения на губах, выказывая тем не менее пыл нового вдохновения, от которого у него морщится лоб, потом он вновь сдерживает карандаш, нервно проводит рукой по волосам, окидывает смутным взором окружающий мир, отмечая по ходу дела, что его красочный номер действительно впечатляет соседку, поскольку она не отрывает носа от объемистого фолианта, посвященного живописи итальянского Возрождения, явно стремясь в свою очередь произвести на него впечатление, достаточно взглянуть, как она листает страницы, медлит с наигранным переживанием над каждой репродукцией, делает беглые заметки, поспешно смотрит на часы, прячет в сумку ручку и блокнот, натягивает пальто, оставляет на столе открытый том и бегом устремляется к выходу. Но Крабу до этого нет дела: благодаря ей он без труда нашкрябал свою страницу, работа на сегодня закончена.

26

Краб навинчивает себе на зонтик абажур — он собирается на улицу.

* * *

Если бы все походили на Краба, не было бы больше ни ударов, ни ласк, одни только избегающие друг друга тела, окантованные железом тени. Некоторые весы даже не подозревают о его существовании, хотя и колеблются ни за что ни про что и содрогаются при появлении лохматого, серого от пыли геолога с горящими глазами, сжимающего в кулаке три грамма золотого песка.

Тем не менее, Краб тут как тут, настороже, готовый вмешаться; все, чего он просит, — поступить на службу к какой-либо страсти, к какой-либо идее простым слугою, чернорабочим, домработницей, вьючным животным, никакой разницы, ради нее он готов есть себя поедом, отдать ей свою кровь, почки и легкие, все свое время, он бы разрывался на все меньшие и меньшие части, дал бы разрубить себя на куски, но не изменил бы ей, превратил свое тело в бастион для ее защиты и выблевывал изо всех своих жерл расплавленный свинец.