Книга Ветер с Юга. Книга 1 - Людмила Ример

Кроме звуков задний двор был богат на запахи, среди которых нос мальчика безошибочно уловил запах свежеиспечённого хлеба. Желудок жалобно заурчал, и Никита понял, что просто умирает с голоду, несмотря на все ужасные события этого утра.

При их появлении обитатели заднего двора примолкли, перестав стучать и скрести. У девчонки в простом сером платье с растрёпанной светло-русой косичкой от любопытства округлились синие глаза, она быстро-быстро заморгала и озадаченно почесала правую щеку, оставляя на ней жирный чёрный след.

Бойкая прачка, до этого строившая глазки и задиравшая крепкого парня, коловшего в углу двора дрова, бросила в корыто свой валёк и, уперев в бока мокрые по локоть красные руки, звонко закричала:

– Эй, Борг! Эт что за птицу ты притащил? Он чего не зелёный?

– Заткнулась бы ты, Зубатка! Стираешь подштанники – и стирай! Мы с господином без твоего ума разберёмся, кто этот гусь!

– Ой! Мы с господином! Уморил! Давно ли стал вейстору Хортону штаны по утрам подавать да меч чистить, а туда же – мы! Смотри, узнает вейстор про твою наглость, пойдёшь снова навоз на конюшне грести!

– Ну и язва ты едучая, упасите Боги от твоего языка! Вор он, а может и убийца. Видишь, рубаха Одноухого Дрона на нём, а нож Дрона на поясе был. Ну, поняла?

Зубатка охнула и зажала рот рукой. Её весёлое настроение мигом улетучилось, и она, округлив глаза, принялась разглядывать пленника. Борг толкнул Никиту в спину, и тот, замахав руками, чуть не растянулся в луже посреди двора. Девчонка на ступеньках нервно хихикнула, но Никита уже ни на кого не обращал внимания.

Ему хотелось, чтобы его просто оставили в покое. Все. И этот громила Борг, не умеющий ничего другого, как только раздавать затрещины, и эта языкастая прачка, сразу поверившая, что он убийца, и даже эта замарашка с котлом, которой, видите ли, очень весело.

Спустившись вниз на несколько ступеней, Борг открыл ключом массивную деревянную дверь, заскрипевшую на плохо смазанных петлях. В длинном коридоре было темно, но далеко им идти не пришлось. Парень свернул налево в первую же комнату, слабо освещенную светом, падавшим из маленького окошка на уровне земли.

Комнатка была небольшая, метра три в длину и примерно столько же в ширину. В правую стену было вделано массивное кольцо с цепью, на конце которой болтался ошейник. Борг толкнул мальчика к стене, подхватил ошейник и ловко защёлкнул его на Никитиной шее. От тяжести Никита так и присел. Тюремщик хмыкнул, дёрнул для порядка цепь и ушёл, заперев сначала решетку на входе в комнату, а затем и дверь подвала. Никита остался один.

Он сидел, опершись о стену, на куче какого-то тряпья, служившего постелью всем тем, кто был здесь до него, и у него не было сил даже плакать. Страх и унижения, доставшиеся на его долю сегодняшним утром, кошмарная гибель пленника, чьё место он занял в холодном подвале, голод, внезапно резанувший его запахом свежего хлеба, настолько обессилили его, что больше всего на свете он сейчас хотел спать.

Холод пробрался под рубаху, и Никита, недолго думая, вытащил из кучи кусок грубой толстой ткани с весьма неприглядными бурыми пятнами сомнительного происхождения, завернулся в неё и улегся на тряпки. Спустя минуту он уже крепко спал.

Хортон

Зуб болел нестерпимо. Третий день он изводил его то ноющей, то простреливающей болью, отдающей в левый висок. Особенно туго вейстору проходилось при попытке что-нибудь поесть или выпить.

Вчера вечером, глядя на мучения господина, толстая кухарка Суза принесла ему отвар из корня чёрной сайсы. Отвар пах мерзко, имел жгуче-кислый вкус, но, как ни странно, помог. Хортон даже почти выспался, если бы не тяжёлая духота ночи и события вчерашнего дня.

Утром, умывшись и разглядывая себя в полированном бронзовом зеркале, он заметил небольшую припухлость левой щеки и очень осторожно пощупал языком виновника своих мучений. Зуб радостно отозвался на ласку хозяина. «Молнию тебе в зад! Где носит нечестивый этого лекаришку? Ещё два дня назад должен был вернуться, пропади он пропадом! Боги, Боги, если этот костолом задержится ещё на пару дней, я прикажу его выпороть!»

Уныло поковыряв в тарелке, он всё-таки не решился позавтракать. Потягивая чуть подогретое вино и каждую секунду ожидая новой пронизывающей боли, Хортон оглядел своих домочадцев, с аппетитом уплетающих стоящие на столе блюда.

Арела, как и подобает даме высшего света, которую она не уставала изображать даже в этом, крайне удаленном от столицы захолустье, двумя пальчиками правой руки пыталась удержать ножку жареного цыплёнка, откусывая от неё маленькие кусочки.

Левой рукой она регулярно подносила ко рту небольшой кубок с красным терпким вином из Гахара, пожалуй, лучшим, что можно было купить в их лане. Точнее, она в основном пила вино, иногда только заедая его цыплёнком. Напиток своё дело делал, и её щёки начали быстро краснеть, а глаза заблестели.

«Что-то жёнушка стала много пить в последнее время…» – Хортон поморщился и непроизвольно погладил больную щёку. Это открытие его волновало сейчас куда меньше, чем беспокоящий зуб и не шло ни в какое сравнение с предстоящим допросом мальчишки, сидевшего в подвале.

Жена его вообще волновала мало. С её сварливым характером и неприкрытой глупостью в молодости ему приходилось мириться из-за её папаши, бывшего в те времена ландграксом Унарии, но сейчас один только вид жены сразу же вызывал закипающее в его душе раздражение.

Красавицей она не была никогда, и её вечно недовольное худое вытянутое лицо с заострённым носом и нервными поджатыми губами смягчалось лишь тогда, когда Арела голубыми навыкате глазами смотрела на своего любимчика, их первенца Улафа, сидевшего за столом напротив.

Переведя взгляд на сына, Хортон в который раз удивился, до чего же они с матерью похожи – то же вытянутое лицо со слегка скошенным подбородком, те же узкие губы с недовольными складками в углах, те же голубые глаза, редко что-либо выражающие. Только нос у сына был его, Хортона Орстера.

Характером сын так же удался в мать, только к вечному бабскому брюзжанию у Улафа прибавились вспышки бешеной ярости и, не приведи Боги, было кому-то попасться в этот момент под его тяжёлую руку. Только уговоры матери и грозный окрик Хортона могли вернуть молодого мужчину в прежнее расслабленное состояние.

Разбитая мебель и посуда в счёт не шли, но переломанные руки и рёбра прислужников или случайных прохожих обходились вейстору уже значительно дороже. После того, как кожемяка Шмыря недостаточно резво уступил дорогу лошади господина Улафа и лишился за это левой руки, Хортон был вынужден забрать у сына боевой меч, заменив его учебным в богатых ножнах. Замять скандал тогда удалось, и Шмыря разъезжал теперь в новенькой повозке, запряжённой не самой худшей лошадью из господской конюшни.

Хортон отхлебнул вина. Да, не таким он хотел бы видеть своего наследника и преемника на посту вейстора Прилесья и господина Гудвуда. Ничего, кроме охоты на зайцев со сворой любимых гончих и не так давно появившейся в столице лана Унарии непонятной игры в бумажные квадратики с нарисованными на них картинками, Улафа не интересовало.