Книга В жару - Нина Строгая

– Значит, к экзаменам готовились?

– Угу, надо же школу было закончить и поступить куда-нибудь. Решили в медицинский. Я пока на больничной койке валялся, ну и потом, на костылях уже – на волне переживаний, я думаю… да вы помните, наверное, это-то я вам рассказывал, как я тогда с интернами местными закорешился. Они классные были, и шутки мне их нравились, ну и потом благородно это выглядело как-то – жизнь спасать, собирать по кусочкам чье-то тело изувеченное, и Коля эту идею поддержал очень. Однако с медициной так и не вышло ничего – я и года не продержался. Крови я, несмотря ни на что, не боюсь, но там мышей пришлось бы резать. Да и не потянул бы я, конечно, такой ответственности сумасшедшей. Ну, посмотрите, какой из меня, нахер, врач? – снова рассмеялся Иван и полез за новой сигаретой. – Поступил я в творческий, короче, вуз – по Колиным следам попытался. Вот, год остался, но я не хожу, забросил все давно. Так и не получилось у меня ничего интересного через объектив высмотреть. Нет, наверное, у меня к этому таланта.

– Может, просто опыта нужно побольше? Учиться, и в процессе все пришло бы… понравился бы сам процесс?

– Хм, технику освоишь, а дальше все приложится?.. Может, и так, но не горит, понимаете?.. Я думаю, меня только то сдвинуться заставляет, что полностью овладеть мною может. Внезапно, неудержимо… ну, так же сильно, как лошади, например. Как… ну, как то, что я любовью своей сейчас называю, – грустно улыбнулся Иван. – Что-то, что сильнее меня… моего страха, моей лени, привычек моих, вкусов – даже боли. Сильнее меня, понимаете?

* * *

– Иван, у вас был гомосексуальный опыт до близости с Николаем?

– Нет. Никогда. Я только с девочками… ну… – смущенно улыбнулся Иван, закуривая. – Я не договорил – как раз вот о девочках хотел… Чтобы учеба не очень меня придавливала, ну и еще, я думаю, в надежде на то, что я творчеством проникнусь, Коля брал меня с собой на фотосессии всякие разные. Я тогда очень много времени с ним проводил – нам даже прозвища смешные дали, девчонки опять-таки, все им «ха-ха». Но творчеством я так и не увлекся – совсем другим я тогда был очарован, знаете ли. Ну, какое, нахуй, творчество, когда подходит к тебе шикарная, длинноногая блондинка… или брюнетка? – чего-то не помню уже… ну, может, вначале она светлой была, а через день темной – там же это нормально – ну, меняться внезапно, – вспоминал Иван. – Это летом было, в дюнах каких-то. Купальники снимали для модного журнала. Ее тоже Ольга звали, как мою… ну… последнюю. Красивая до черта и взрослая очень, взрослее Ксюши. Загорелая, ухоженная… мягкая. Вся в песке была. Оба мы тогда были в песке, – глубоко затягиваясь, продолжал Иван с улыбкой. – И, знаете, она так все делала – так как-то правильно все – так, что мне казалось, что это я сам чудесным образом справляюсь. Мы с ней тогда до самой ночи на пляже кувыркались. После несколько раз еще встречались, а потом, – Иван снова глубоко затянулся и выпустил кольцами дым, – она вежливо уступила место новой даме. Ну и понеслось! – заключил он. – Нечем же мне вас порадовать – женщины всегда первые делали мне предложение, всегда сами меня брали. Все, что мне оставалось – следовать инстинктам. И знаете, хорошо нам было – каждый получал свой кайф.

– Иван, вы когда-нибудь обсуждали с Николаем свою интимную жизнь, советовались с ним? – спросила врач, подходя к раковине и наполняя чайник водой.

– Ну, не то чтобы часто. Как-то не было в этом необходимости. Единственное, поначалу я во многом его копировал – все движения его, улыбку, манеру речи… Это полезная информация? – улыбнулся Иван. – Вы знаете, у меня фотография есть швейцарская. Может быть, это там уже случилось. Может, я тогда уже в него влюбился… Знаете, мне однажды какая-то совершенно дикая мысль в голову пришла. Просто я для мамы был своего рода вещью – ну, такой же, как брильянты, золото, шубы ее красивые. Она же ведь так и сказала про меня, так представила Коле при первой встрече – они как-то заехали к нам в конюшни. Она говорила обо мне тогда, как о каком-нибудь новом своем сокровище: «Посмотри, какая прелесть, посмотри, какой хорошенький, какой камушек, какая штучечка». «Это мой Ванечка, – говорила мама, – посмотри, какой хорошенький, посмотри, какой красавец, лапочка какой», – и целовала меня, обнимала крепко, а мне это безумно приятно было, не смущало меня нисколько. Мне приятно было принадлежать ей, – Иван на секунду задумался. – Что-то я, кажется, про Швейцарию хотел рассказать… ах да, про фотографию. Мы там заснеженные, только спустились и оттаиваем за глинтвейном в придорожной едальне[13]. Коля обнимает маму, а она меня к себе прижимает, и такие мы там счастливые, радостные. И мама… мама красивая очень и молодая такая, и лицо у нее настоящее, – с грустью произнес Иван и, потушив сигарету, снова закурил. – Мы в той поездке, за год как раз до катастрофы нашей, день рождения ее отмечали – тридцать четыре года, а через неделю – Колино двадцатисемилетие. Шампанское, трюфели, икра – все как обычно… как мама любила. Ну и танцы, конечно, – в дансинге и в номере потом. Я когда смотрел тогда на них – на то, как Коля обнимает и целует маму – мне казалось, что мама чувствует то же, что и я в ее объятиях: то же тепло, ту же безопасность, то же приятное, легкое возбуждение. Улавливаете ход моей порочной мысли? – чуть прищуренными, расстроенными глазами посмотрел на врача Иван. – Просто, когда мамы не стало – не стало ее объятий – я остался ненужной никому, забытой вещью… Остался бы, если бы не Коля… А красивая цепочечка, не находите? – внезапно с сарказмом и металлической ноткой в голосе отметил Иван. – Коля имел маму – мама имела меня – одно звено выпадает и…

– Давно об этом думаете? – расставляя на столике чашки, спросила врач. Она открыла кофе и насыпала в свою две ложки.

– Ну да. Видимо, с той самой поездки. И эта мысль только крепла все эти годы и вот, наконец, обрела и кровь, и плоть в моем к нему чувстве, – усмехнулся Иван, – ничто ее, чудовищную, не сдержало, ничто не подавило, не потеснило – ни моя страсть к безудержному веселью – все эти пьянки-гулянки, тусовки, ни мои чувственные, роскошные подруги-фотомодели, ни даже лошади… Хорошо я сказал? Красиво? – опустив глаза, Иван на секунду задумался, а затем, серьезно глядя на врача, спросил. – Я голубой?

– Расскажите про ваше увлечение конным спортом, – бесстрастно улыбнулась Ивану врач и развела кипятком кофе.

– О-о-о, я думаю, это самая болезненная тема, – иронично улыбаясь, ответил Иван и глубоко затянулся, – но так уж и быть – немного расскажу вам, пожалуй… Я ничем особенным не увлекался, понимаете? Ничем, кроме этого, по-настоящему никогда. Ну кроме… ладно, проехали. Я, когда по телеку увидел первый раз соревнования по конкуру – нет, вру, это выездка была – мне девять тогда как раз исполнилось – глаз оторвать не мог от экрана, так впечатлился. Мне даже сон потом приснился тематический, – усмехнулся Иван. – И мама – как будто мысли мои прочитала – спросила через несколько дней, чем бы я хотел заниматься – ну, в смысле спорта – я сразу сказал, что хочу быть всадником – так, по-моему… или наездником… ну, что-то в этом духе, – засмеялся Иван, туша сигарету. – Она так обрадовалась, больше, чем я, по-моему, как сейчас помню, чуть не плакала. «Ну, какой же ты у меня умница, Ванечка, какой красавец», – словарный запас у мамы небольшой был, но эмоции через край всегда валили. Короче, она быстренько организовала мне и тренера персонального, и лошадку породистую.