Книга Богачи. Фараоны, магнаты, шейхи, олигархи - Джон Кампфнер

Ювенал, писавший в I веке нашей эры, когда республика была уже далеким воспоминанием, аналогично обрушивался на культуру времен Красса: «Между нами священней всего — величие денег. Правда, еще роковая Деньга обитает не в храме, мы не воздвигли еще алтарей, и монетам не создан культ, как Верности, Миру, как Доблести, или Победе, или Согласью».

Американский историк Уильям Стернс Дэвис писал о «позолоченной юности» поздней Римской республики. Его исследование политической коррупции и больших денег было опубликовано в 1910 году, в позднюю фазу эпохи баронов-разбойников, к которым он и многие либеральные интеллектуалы относились с презрением (глава 9). Возмущение Дэвиса неравенством и беспощадным обогащением этого времени видно в его напыщенном описании Красса, Помпея и Цезаря:

Похоже, римлянин в своих деловых отношениях обходился без сантиментов даже в большей степени, чем самый обиженный семит. В денежных делах он был либо угнетателем, либо угнетаемым, либо молотом, либо наковальней. В частной жизни его симпатии распространялись лишь на узкий круг товарищей. Его инстинкты морального существа всегда были подчинены инстинктам финансиста, причем финансиста, чей кодекс — абсолютный меркантилизм.

Дэвис описывает коррупцию этого периода, которая достигла пика в эпоху Августа, вскоре после смерти Красса, и привела к потере престижа старых аристократических семей (в образах которых можно было увидеть и старую американскую финансовую аристократию середины девятнадцатого века). «Их отпрыски, которые не заработали, а унаследовали свои богатства, больше жаждали тратить, чем копить. Роскошь и мотовство поднимались до все больших вершин и достигли кульминации при Нероне». Нужно было время, писал Дэвис, чтобы в Римской империи появился более скромный и ответственный образец поведения:

Философия стоицизма, а постепенно и христианство начали внедрять другие идеалы, помимо приобретения и наслаждения. Высокородные семьи, накопившие большие богатства, почти все вымерли благодаря бездетности, вызванной расточительной жизнью и массовым кровопролитием во время гражданских войн и притеснений тиранов; и имущество переходило в руки бывших рабов и провинциальных деятелей, у которых было более справедливое понимание, для чего нужны богатства[27].

Были ли одержимые деньгами и приобретениями жители республики действительно слишком заняты, чтобы заводить детей, мягко говоря, спорный вопрос. Это экстремальная версия повествования о Крассе и его жажде наживы, но она отражает точку зрения, распространенную в годы Дэвиса, а также среди последующих поколений историков. Великий немецкий историк Рима середины двадцатого столетия Маттиас Гельцер высмеивает Красса как выскочку и мелкого афериста: «Несмотря на его происхождение из старой аристократии, он был лишен атрибутов истинного вельможи и всегда оставался расчетливым буржуа, который рассматривал даже политику как экономическое предприятие».

Удивительная деталь: несмотря на свои обширные владения, Красс жил относительно скромно. У него был только один дом. Плутарх, обычно критичный к своему герою, описывает Красса как гостеприимного хозяина, чье жилище «было открыто для всех». Когда он устраивал обеды, «приглашались преимущественно люди из народа, простота стола соединялась с опрятностью и радушием, более приятным, чем роскошь». Что касается его манеры поведения в Риме, он считался «человеком, заботящимся о других и готовым помочь. Нравились также его обходительность и доступность, проявлявшиеся в том, как он здоровался с приветствовавшими его. Не было в Риме такого безвестного и незначительного человека, которого он при встрече, отвечая на приветствие, не назвал бы по имени»[28].

Козимо Медичи из Флоренции времен раннего Ренессанса (глава 4) демонстрировал схожие социальные навыки. Красс и Медичи умели заводить связи, не только кропотливо обхаживая тех, у кого были власть и влияние, но и тщательно управляя своей репутацией в нижних слоях общества. Никогда не знаешь, когда понадобится чья-то помощь.

Поэтому для Красса деньги являлись не самоцелью, а лишь средством достижения цели. Он не нуждался в роскошных особняках, чтобы потешить свое эго. Он накапливал огромное состояние, чтобы реализовать амбиции, достичь самого верха, добиться влиятельной и независимой политической позиции. В денежных делах он никому не давал пощады. Друзьям он одалживал деньги без процентов, «но вместе с тем по истечении срока требовал их от должников без снисхождения, так что бескорыстие его становилось тяжелее высоких процентов». У него было особенное умение — получать прибыль от неудач других, будь то пожары, война или политические интриги. Однажды, в 75 году до н. э., когда Цезаря ненадолго захватили пираты, тот, как рассказывали, посетовал: «Какую радость вкусишь ты, Красс, когда узнаешь о моем пленении!»[29]

Если цели Красса были однозначными, то средства их достижения — гибкими. В 70 году до н. э., когда Помпей погнался за очередной военной победой вдалеке от Рима, Красс консолидировал свои позиции на родине. Он трудился над созданием сети связей и влияния на римской политической сцене, опираясь на деньги, очарование и мечи. Он охотно предлагал советы, юридическую помощь и финансовую поддержку сенаторам и другим важным людям. Он редко придерживался какой-то определенной политической позиции или вступал в альянсы. Как замечает Плутарх, вместо него говорили деньги. «Сила его заключалась и в умении угождать, но прежде всего — во внушаемом им страхе»[30]. Римляне даже говорили, что у Красса «сено на рогах»; речь шла о распространенной тогда практике привязывать бодливым быкам сено на рога, чтобы проходящие мимо остерегались. Благодаря этой пьянящей микстуре из зависимости и страха Красс и выстроил свою базу поддержки.

То время считалось неспокойным: восстания рабов, заговоры, перевороты и чистки усугубляли ощущение нестабильности и масштабы коррупции. В каждом поколении появлялись новые законы, запрещающие покупку голосов. В эпоху Красса наказанием за их нарушение было изгнание сроком на десять лет. Но законы эти обычно нарушались. Самым простым способом обойти ограничения было договориться с посредниками, известными как divisores, «раздатчики». «Эти профессиональные господа занимались тем, что делили римские племена на более мелкие и легко управляемые части, организовывали избирателей в клубы и братства, расставляли верных помощников в электоральных комициях и, как положено, уплачивали избирателям оговоренные гонорары после проведения выборов», — пишет Дэвис, замечая, что это «до боли знакомая» история в Америке его времени. Он прибавляет: «Достаточно сказать, что в поздние годы республики почти любой человек из аристократической семьи с пухлым кошельком мог довольно высоко подняться по политической лестнице, если был готов легко расставаться с деньгами».