Книга Громкое дело - Лиза Марклунд

Один из молодых побежал куда-то в темноту.

Длинный показал автоматом на нас:

– Каа! Чини! Каа чини…

– Он говорит нам садиться, – перевела Катерина и опустилась на землю.

Я сел рядом с ней, чувствовал насекомых на своих руках, но даже не попытался от них избавиться. А когда прилег, муравьи тут же заползли мне в уши. И тотчас получил сильный удар ногой по спине.

– Каа!

С помощью рук я принял сидячее положение. Женщины, похоже, могли лежать, но мужчины нет.

Я не знаю, как долго сидел там. Холод пробрался под мою потную одежду и заключил тело в ледяные объятия, скоро мои зубы выбивали барабанную дробь. Похоже, я все равно спал, поскольку парень внезапно вернулся, и длинный приказал нам подниматься (не понадобился даже перевод с суахили, движения оружием говорили сами за себя).

Мы пошли назад тем же путем, которым пришли, или, возможно, каким-то другим, я не знаю, но Катерина уже больше не могла двигаться. Она всей тяжестью навалилась на меня, я не устоял и упал на землю, а Катерина опустилась на меня сверху.

Тогда длинный пнул Катерину по больной ноге и тянул ее за волосы до тех пор, пока она снова не встала.

– Тембеа!

Румын, я не понял его имени во время презентации и забыл посмотреть в документах, как его зовут, прильнул к Катерине с другой стороны. Мне это показалось несколько неприличным, но я находился не в том положении, чтобы протестовать.

Не знаю, можно ли идти вертикально в обморочном состоянии, но мое сознание то возвращалось, то покидало меня снова весь остаток ночи.

Слабый рассвет забрезжил со стороны, которую я позднее не смог локализовать, когда мы неожиданно оказались перед стеной из колючих веток и кустарников.

– Маниатта, – прошептала Катерина.

– Это совершенно неприемлемо! – заорал француз. – Я требую, чтобы нам дали воду и еду!

Я видел, как длинный подошел к Себастьяну Магури и поднял приклад автомата.

День 2

Четверг 24 ноября

Калле всегда хотел пить «О’бой» по утрам. Анника была не в восторге от этого, шоколад увеличивал содержание сахара у него в крови, и в результате он сначала становился слишком возбужденным, а потом кислым и раздраженным. Они договорились о компромиссе: он получал свой напиток, если одновременно ел яичницу с беконом, то есть жиры и белки. Эллен обожала густой греческий йогурт с малиной и грецкими орехами, поэтому Аннике не требовалось вести с ней переговоры относительно завтрака.

– Мы сможем пойти на хоккей в воскресенье? – спросил Калле. – Будет дерби, «Юргорден» против АИКа.

– Не знаю, стоит ли, – сказала Анника. – Матчи такого рода обычно проходят слишком бурно. «Черная армия» бросает хлопушки на лед, а «Железные камины» контратакуют бенгальскими огнями. Нет, спасибо.

Эллен с широко открытыми глазами остановила ложку с йогуртом на полпути ко рту.

– Но почему они так делают?

– Они же фанаты, – объяснил Калле. – И любят свою команду.

Анника одарила сына удивленным взглядом.

– Любят? – спросила она. – Так, значит, они любят команду? Бросая горящие предметы в игроков?

Калле пожал плечами.

– Мне жаль этих фанатов, – сказала Анника. – Какой скучной жизнью, наверное, они живут. Подумай, если бы им удалось найти себе какое-то другое занятие, не в школе или на работе, а иное для себя применение в политике или в чем-то еще. Взамен они усиленно любят какую-то хоккейную команду. Как трагично.

Калле запихал в рот остатки яичницы и опустошил кружку с «О’бой».

– Я юргорданец в любом случае, – констатировал он.

– А я болею за «Хеллефорснес», – сказала Анника.

– И я тоже, – поддержала ее Эллен.

Дети не спрашивали об отце все утро. И Анника посчитала ненужным упоминать его сейчас, ведь что она могла сказать?

Они почистили зубы и оделись без каких-либо нареканий с ее стороны.

И в виде исключения они вышли из дома вовремя.

На улице снова потеплело. Небо закрывали толстые серые облака. Пахло сыростью и отработанными газами. Снег приобрел коричневый оттенок.

Школа детей, American International Primary School of Stockholm, находилась на пути к ее редакции, как раз за Кунгсхольмской гимназией. Она проводила их до кованой железной решетки, отгораживавшей ее территорию от улицы, торопливо обняла Эллен и смотрела им вслед, пока они не исчезли за прочной дубовой дверью. А потом постояла еще немного, наблюдая за детьми и родителями, мальчиками и девочками, мамами и папами, которые непрерывным потоком проходили мимо нее в калитку. Конечно, там кое-где чувствовалась твердая рука и слышались раздраженные голоса, но прежде всего царили любовь и терпение, гордость и доброжелательность без конца.

Анника оставалась там, пока людская река не иссякла и у нее не начали замерзать пальцы ног.

Вопреки всему, это была хорошая школа, даже если большую часть предметов в ней преподавали на английском.

И на самом деле идея отправить их сюда принадлежала не ей. Томас настоял, чтобы сын и дочь продолжили изучать английский после их возвращения домой, несмотря на ее сомнения. Дети же были шведскими, и предполагалось, что они будут жить в Швеции, и она не видела причины усложнять им жизнь.

Ей показалось, что она слышит сейчас его голос.

– Какие еще сложности? Они ведь изучают шведский на уроках родного языка. Подумай, какая возможность для них стать полностью двуязычными. Позволить им сохранить преимущество, которое они получили.

Анника сдалась, хотя и не из-за фантастической интернационализации детей, заботившей ее меньше всего (честно говоря, она была совершенно не заинтересована в ней), а памятуя свой опыт обычной, шведской, муниципальной, среднестатистической школы. И прежде всего, из-за сына, он плохо уживался с маленькими избалованными монстрами из числа одноклассников, которые любой ценой стремились самоутверждаться за счет тех, кто находился поблизости к ним, и, лучше всего, тихонь, подобных Калле.

Сейчас одна мысль не выходила у нее из головы: «Что мне делать, если Томас не вернется?»

Она оперлась о фасад ближайшего дома и постаралась дышать ровно.

Надо ли будет позволить детям ходить сюда и дальше, как Томас хотел, или принять какое-то другое решение? Должна ли она уважить память отца своих детей и дать его инициативе продолжиться, и наложить отпечаток на них в будущем? Кто, кроме нее, смог бы решить подобное? Она единственная отвечала бы за них. Речь шла бы о ее собственной жизни и жизни детей…

Анника прислонилась спиной к зданию и закрыла глаза.

Дальнейшие события отложились в ее памяти лишь урывками, и, перешагнув порог редакции, она толком не знала, как добралась туда. Стойка охраны, покачиваясь, как корабль на волнах, появилась из тумана справа от нее, каким-то чудесным образом она получила откуда-то свой паспорт и проплыла дальше.