Книга Стужа - Василь Быков

Азевич отошел от окна.

– Ну, привет, – негромко сказал Евген, переступая через порог.

– Здоров, браток, – откликнулся Азевич.

Поздоровалась и Зоська, сразу же подавшаяся куда-то в другую половину избы.

– Как и откуда? Какими судьбами? – спросил Евген, судя по всему, несколько удивленный этой неожиданной встречей.

– Да вот завернул по дороге...

– По дороге? Ну что ж... Это хорошо, если по дороге. А я из местечка. Как поехал с утра, так вот на весь день. Ячмень возил.

– На сдачу?

– На сдачу. За три хозяйства шесть пудов. Немцы наложили такой налог. Что поделаешь, надо отдавать.

– Если есть чем.

– Да нашлось. Все-таки колхозный ячмень сами убрали. И разделили. Запаслись. Не то что в колхозные годы.

Евген опустился на скамью, подвинул стул Азевичу.

– Садись. Может, не очень спешишь?

– Да как тебе сказать, – смешался Азевич.

– Так хоть поужинаем. Все-таки друзья были. Сколько не виделись? Года четыре?

– Четыре, да.

– Ну. Я же в этой школе три зимы проработал. Значит, четыре, как из райкома.

Как из райкома – четыре, посчитал и Азевич. Да месяцев восемь побыл под арестом. Пока не выпустили. Азевич все дрожал, чтобы не взяли его самого – за связь.

– Ну так как живется? Под новой властью? – немного освоясь в чужой избе, спросил Азевич.

Евген, не ответив, поднялся, негромко окликнул сестру:

– Нам в боковушку чего перекусить...

– Туда? Хорошо...

Сестра зажгла под потолком лампу с закоптелым стеклом, убавила огонь, чтобы меньше выгорало керосина, и принялась собирать ужин. Евген повесил на гвоздь телогрейку, помыл в углу руки, предложил помыть и Азевичу. Тот, однако, мыть руки не стал, не стал и раздеваться. Он только начал согреваться в шинели после недавней стужи и не хотел растратить уже накопленное в избе тепло. И все внимательно следил за движениями, жестами, словами и даже оттенками голоса своего недавнего друга, стараясь определить его отношение к себе. Наверно же, Евген знал или хотя бы догадывался, откуда появился Азевич в этот вечер. Но ничего подозрительного в его поведении Азевич заметить не мог. Было похоже, что тот мало интересовался гостем. Или полагал, что тот сам о себе расскажет.

Прошло немного времени, и они уже сидели в темноватой боковушке с диваном и небольшим при нем столиком. Лампа из соседней комнаты тускло светила через открытую дверь. Стол был в тени, на нем белели пустые две тарелки, тарелка с салом и хлебом. Перед тем как сесть к столу, Евген куда-то исчез и, привычно прихрамывая на левую ногу, вернулся с бутылкой и двумя стаканами.

– Вот, за встречу. А ты, может, бы разделся?

– Нет, знаешь, прозяб...

– Ну, тогда погреемся!

Он налил два полных стакана, один пододвинул Азевичу, и они молча выпили, стали закусывать огурцами.

– Смотрю, вроде неплохо живешь, – помедлив, сказал Азевич.

– Да уж как есть, – неопределенно отозвался Войтешонок. – Лучше не получается.

– В такое время...

– В такое время недолго и загреметь. На тот свет. Вон в местечке Свирида из райфо... Ты же знал его, наверно? Вчера повесили.

– Свириду?

– Ну.

– А братья Фисяки?

– А что Фисяки? Фисяки служат. В полиции. Стараются. Сами вешать будут.

Азевич ненадолго примолк, обескураженный смертью Свириды. Когда формировали партизанский отряд, этого Свириду не взяли: возражал Витковский. Мол, бухгалтер, беспартийный и вообще мало разбирается в политике. А вот в чем-то разобрался.

– А я вчера Городилова схоронил, – сказал Азевич.

– Убили?

– Помер. Простудился и помер.

– Знаешь, все перемешалось. Свириду повесили, а Дашевский вернулся.

– Ну? Вернулся? Он же в армию пошел.

– Пошел. Попал в окружение и вернулся. И уже руководит районной управой. Не гляди, что был первым секретарем райкома. Доверили.

– Удивительно! Как же так?

– А вот так. Когда меня посадили, он первым отреагировал. Будто я враг народа и так далее. Топил, как только мог. Смотри, и теперь топить будет.

– А тебя немцы... Не трогают?

– А за что меня трогать? Я с лесом не связан, саботажем не занимаюсь. Опять же я пострадал от большевиков. Это сейчас учитывается.

– А к себе не вербуют?

Евген помедлил с ответом, налил еще в стаканы.

– Было. Вот и сегодня в местечке. Приглашали в управу.

– Ну?

– Нет, я инвалид. Не имею здоровья. И немного пожить хочу. Для себя лично.

– Если бы это было можно – для себя лично, – вздохнул Азевич.

– Мне еще можно. Вот тебе нельзя. О тебе в районе известно, что ты в лесу. У Витковского. Тебе, конечно, теперь одна дорога.

Азевич неприятно поморщился, настороженно застыв от стука дверей в сенях. Но это пришел старик, звякнул ведрами. Евген повернул голову.

– Тата, ты это – подожди поить. Пусть постоит еще.

– Пусть постоит. Я не сейчас...

– Да. А то... Быстро ехали, вспотел. Ну так возьмем понемногу?

Они еще выпили – охотно Войтешонок и без особой охоты Азевич. Он давно уже не пил водки, и теперь у него непривычно закружилась голова, стало неприятно и тревожно.

Может, не надо было заходить к Войтешонку. Ну а куда заходить? Нет, все же его бывший друг не такой, как может показаться, он не выдаст. Если бы только его можно было сагитировать на борьбу!

– Колхоз развалился? – спросил он, чтобы не касаться личного, не очень приятного Войтешонку.

– С первого же дня, как наши отошли. Разделили землю, скотину. Урожай собирали единолично. Молотили каждый себе. Правда, было негде – гумен же мало осталось. Мы в тристене кое-как обмолотили.

– А заготовки?

– Заготовки само собою. Как и в колхозе. Сдали, и еще осталось.

– И много осталось?

– Да больше, чем при колхозах. Можно сказать, этот год мужики с хлебом будут. Не то что когда-то: триста граммов на трудодень. Вон в том году отец коней пас, Зоська в полевой работала. Пошел на окончательное распределение – принес в торбочке. Заработок за год.

– У вас бедный колхоз, – сказал Азевич.

– Бедный. А где он – богатый? «Пограничник»? Ну там побогаче, потому что земли получше. Там на трудодень по полкило вышло. А у остальных?

Разумеется, жили не богато, бедно жили, хлеба хватало только до весны. Картошки тоже. Но это тогда мало заботило начальство, гораздо больше – выполнить план, поставки, выплатить налоги, самообложение, заем. Считалось, что крестьяне как-нибудь прокормятся – с огородов, от коровок. Первой заповедью было обеспечить город, исполнить свой долг перед государством.