Книга Отзвуки прошлого - Вера и Марина Воробей

– Что ж, губернаторы дело хорошее, но хлопотное, о людях думать придется, разъезжать много, дома редко бывать. Семья-то возражать не станет? – поинтересовалась бабушка, прищурившись, и Лена навострила ушки.

– А некому возражать, – признался Вадим Петрович с горькой усмешкой. – С женой мы уже больше одиннадцати лет как в разводе.

– А дети как же?

– Детей у меня нет. – Вадим Петрович пристально посмотрел на Ксению Матвеевну. – Я живу один. В общем, сам себе семья.

Лена нахмурилась. Чего, спрашивается, бабушка прицепилась к человеку: жена, дети? Видит же, что ему неприятна эта тема. Лучше бы поговорили о том, откуда Вадим Петрович маму так хорошо знал. Сердито взглянув на бабушку, Лена принялась подливать Вадиму Петровичу чай.

– Спасибо, – поблагодарил он с рассеянной улыбкой и, взяв чашку за тоненькую ручку, неловко оттопырил мизинец.

«Надо же, такой же кривой мизинец, как у меня, а мама утверждала, что это моя изюминка…»

– Что? – Лена моргнула.

Неужели она высказала свою мысль вслух? Кажется, так оно и есть, потому что Вадим Петрович буквально впился глазами в ее руку.

И секунды не прошло, как две руки легли на белую скатерть ладонями вниз. Одна – хрупкая, кожа гладкая, розовая, другая – сильная, мужская, изрезанная морщинами, но мизинцы на обеих руках были одинаковые, последние фаланги на них были криво изогнуты, словно сделаны по одному лекалу.

– Бывают же такие совпадения! – Лена хмыкнула и недоверчиво покачала головой.

– Да, совпадения бывают всякие, – загадочно, с волнующей хрипотцой, отозвался гость. – Но это, кажется, не тот случай.

– Вадим Петрович! – обрела голос бабушка.

– Погодите, Ксения Матвеевна, – мягко и в то же время решительно прервал ее Вадим Петрович, глядя на Лену, которая вдруг почувствовала, как по спине пробежал холодок, и почему-то убрала руку под стол: – Видишь ли, Лена, кривой мизинец – это как бы фамильная черта семейства Драгомиловых. У нас в роду почти у всех такие мизинцы, за редким исключением. Ты понимаешь, что это может означать? – В глазах гостя появился мягкий свет.

– Что?

– Что ты моя дочь.

У Лены вырвался глупый нервный смешок. Ну допустим! Она готова признаться, что ей и самой в голову лезло всякое насчет мамы и Вадима Петровича. Но чтобы такое? Полный бред!

– Да нет! – сказала она и тряхнула головой, как бы проясняя мысли. Голова и в самом деле стала лучше соображать, и Лена сказала более уверенно: – Вы что-то путаете, Вадим Петрович. Мало ли кривых мизинцев на свете. И потом, моего папу звали Сергей. У меня и отчество Сергеевна. В паспорте так и написано – Серова Елена Сергеевна. А у Катьки в свидетельстве о рождении – Серова Екатерина Сергеевна. Верно, ба?

Но едва взглянув на бабушку, Лена сразу поняла, что ее вопрос совершенно излишен. Круглое, всегда румяное лицо Ксении Матвеевны побледнело. Губы скорбно поджались, морщинки стали резче, и сама она как-то сразу постарела. И потом, она избегала смотреть на Лену, будто чувствовала себя виноватой. Но когда бабушка заговорила, в ее голосе не было ни сожаления, ни огорчения, одно только признание неотвратимости случившегося.

– Верно-то верно, Алена. По паспорту ты – Серова Елена Сергеевна. Только Сергей Валерьянович – твой приемный отец, а Вадим Петрович настоящий, по крови.

В голове у Лены промелькнуло: «Похоже, весь мир сошел с ума и я вместе с ним». А потом нахлынули эмоции. Сердце забилось так гулко, что ей показалось, что она оглохла. Но Лена все слышала, каждое слово, хотя они и проникали в ее сознание с трудом.

– …Отчество Сергеевна тебе от деда досталось. Мама в метрику так и записала, когда ты родилась. За Сергея-то она замуж вышла, когда тебе два с половиной годика исполнилось. Он тебя сразу же удочерил. Ты, конечно, этого не помнишь. Мала еще была…

Бабушка продолжала рассказывать, а Лена в это время никак не могла заставить себя сосредоточиться. Ее захлестывали чувства.

Выходит, этот человек, на лице которого застыло это мучительное, чуть смущенное выражение, ее настоящий отец! Выходит, мама и он… были близки настолько, что на свет появилась она, Лена!… Вспомнилось, как мама любила повторять, что она желанный ребенок. Тогда Лена смеялась: конечно, желанный, и Катька желанная, раз папа и мама любят друг друга. Однако теперь это признание обрело особый, глубокий смысл.

Поздно вечером, когда Вадим Петрович ушел, а Катька угомонилась, Лена заглянула в комнату бабушки:

– Ба, не спишь?

– Заходи, чего уж, – отозвалась Ксения Матвеевна, вздохнув.

Лена присела к ней на кровать, подтянула под себя голые ноги, а бабушка заботливо прикрыла их одеялом.

– Обижаешься на всех нас, что мы от тебя правду скрывали?

– Нет, что ты, ба, не обижаюсь. Просто… не понимаю. А может, и обижаюсь… немножко, – призналась Лена, почувствовав, что не хочет кривить душой.

Для нее этот вечер стал вечером откровений и открытий, и она до сих пор находилась под действием сильного стресса, хотя вряд ли осознавала это. Просто было как-то не по себе. Она даже с Борей не могла говорить, когда он позвонил, пробормотала, что голова раскалывается, что завтра она все ему расскажет, и положила трубку.

А что рассказывать, когда и сама толком ничего не понимаешь. Из краткого сбивчивого разговора, прерывавшегося вопросами, ответами и молчаливым признанием, выходило, что Вадим Петрович ничего не знал о ней. А значит, и винить его в том, что он бросил собственную дочь, у нее причин не было. А что было? Лена все время прислушивалась к себе, стараясь понять, что же испытывает она к этому человеку теперь, когда он так неожиданно появился в ее жизни? И не могла подыскать определения своим чувствам. В голове царил сумбур. Но одно она помнила хорошо: когда он прощался с ней, обещая завтра вечером прийти, ей захотелось прикоснуться к его руке, несмотря на сильную душевную боль, которую она ощущала физически. А мама? Получается, она любила дважды. Папу и Вадима Петровича (Лена пока даже в мыслях не могла назвать его отцом). Правильнее сказать, Вадима Петровича и папу. Воспоминания захлестнули Лену. Эпизоды из ее жизни промелькнули, как кадры видеоролика. Вспомнилось, как отец мазал ей разбитые коленки зеленкой, дул на них и приговаривал: «У кошки боли, у собачки боли, а у моей дочки заживи!» Как они с мамой повели ее в первый класс – это было одно из самых ярких и последних воспоминаний, когда Лена держала за руки сразу и отца, и маму.

– Нам было хорошо вместе, – произнесла Лена вслух так, словно хотела убедить в этом весь мир. Она положила голову на скрещенные руки, чуть повернула лицо к бабушке. Шелковистые пряди густой волной упали вниз. Девушка этого не заметила, как не заметила и одинокую слезу, украдкой скатившуюся по щеке. – Знаешь, ба, иногда мне даже казалось, что папа меня больше Катьки любит. – На ее губах появилась слабая улыбка, плечо дернулось: – Глупости, конечно, он любил нас одинаково, потому что считал нас обеих своими дочерьми. И что бы ни случилось, я всегда буду думать о нем как о своем родном отце.