Книга Человек и история. Книга первая. Послевоенное детство на Смоленщине - Владимир Фомичев

Был таким исключением в нашей школе этакий верзила Коржаев. Когда он шёл, то младшие бойко сторонились, отбегали подальше. И вот был такой случай: шёл этот «дед» по школьному двору и перед ним была «зелёная улица». Я привык, что старшие ребята ко мне относились дружелюбно и не отстранился почтительно перед этим монстром, за что тут же получил мощный толчок! Когда я поднимался с земли, то моя рука нащупала небольшой, но увесистый сосновый сук…

Прозвенел звонок, и все бросились в классы. Мой обидчик уже солидно ступил на верхнюю ступеньку крыльца, когда сук, как томагавк, встретился с его затылком! Это было торжество справедливости! Ощупав свой затылок и увидев кровь, этот «герой» так страшно заревел от страха, что все, особенно младшие, подняли его на смех! Когда меня привели в «учительскую» на разборку, где уже был раненый Коржаев, то Алфёров, наш новый учитель, был искренне удивлён нашими очень разнящимися весовыми категориями: Ну, прямо Давид и Голиаф! Урок пошёл на пользу: больше Коржаев малышей не трогал.

От деревни до школы, было четыре километра, и, разумеется, – обратно столько же. Для семи – десяти летних это была большая физическая нагрузка, особенно учитывая плохое питание, а также состояние дороги, из-за погоды, времени года. Первый километр от деревни школьники шли по полю, а далее по лесу. В сентябре эта лесная дорога, в хорошую погоду была привлекательна. К тому же, школьники желали её ещё более украсить, для чего сгибали росшие по обеим сторонам дороги тонкие рябины и берёзы, связывали их верхушки, украшали яркими грибами, особенно «мухоморами», так что получались парадные аркады. Кстати, эту дорогу называли «Московская». Топонимика названия безмолвствует: от названия столицы, или от одноимённой водки. Зимой эта дорога защищала от ветра, поэтому снег падал вертикально пушистыми хлопьями, превращая деревья в сказочные существа. Под низким зимним солнцем снежинки переливались бриллиантовыми россыпями. Но это только было ранней осенью и зимой, а вот поздняя осень и ранняя весна, делали эту болотистую часть дороги непроходимой. Вот тогда и приходилось обходить эту «Московскую» дорогу, по «Казённой» дороге. Тут с названием хоть какая ясность, так как на пол – дороге от деревни до школы, стоял дом лесника, называемый «Казённый дом». В то время хозяйкой этого дома была женщина из Прибалтики, которая работала лесником. Она имела четырнадцатилетнего сына Карла, у которого имелся дефицит общения со сверстниками. Поэтому, он старался всеми ухищрениями заманить ребят, идущих в школу, на дорогу мимо своего дома. Он набирал ранней земляники, угощал печеньем своей матери.

В то утро Карл был особенно возбуждённо весел. Оказалось, что он, собирая в лесу весенние грибы и ягоды, нашёл мину, собирается извлечь из неё «взрывчатку» и пригласил нас идти с ним глушить рыбу. Мы тут же согласились, что после школы мы будем у него, тем более, подобные развлечения для нас не являлись особенной редкостью. После школы мы уже подходили к дому лесника, как вдруг окна дома, вылетели с дымом и грохотом! Нам не надо было объяснять, что произошло…

В большой комнате, куда мы зашли, пахло дымом, взрывчаткой и непоправимой бедой! Всё что осталось от Карла, было размазано, разбрызгано по стенам, потолку, по полу! Похоронили Карла на деревенском кладбище, на его самой западной стороне, как бы ближе к его родной Прибалтике. Вокруг могилы сидели мы, его друзья, его мать угощала нас: поминайте, поминайте, ребятки, моего Карлушу… он очень любил вас. Но я, даже сладкий творожок, не мог проглотить….

Взрослели мы рывками, которые поднимали нас на следующую ступеньку нашей биографии.

Глава тринадцатая. Испытание

К очередным летним каникулам, я подготовился более обстоятельно. Помимо книг, которыми меня снабжала библиотека, я обзавёлся учебниками для старших классов. Разобраться в содержании учебников, мне не составило большого труда, кроме математики. На лето я перебрался жить на чердак, где никто не посягал на мою свободу. Под толстой балкой я устроил маленькую нишу для книг. Там же был мой «склад» с продовольствием, где находились несколько корочек хлеба, как у Буратино, да «дары» огорода и сада, которые из-за их неимоверной кислоты, мог выдержать только мой детский желудок и то только потому, что очень хотелось есть. После такой подготовки, оставалось только наслаждаться жизнью, которая у меня заключалась в чтении. Чтение моё было особенное: медленно читая, я видел, ощущал, воображал то, о чём говорили буквы, слова, предложения. Воображение рисовало образы, события, действия. Многое из прочитанного я не понимал и тогда пытался разобраться, тщательно изучая примечания, сноски, а то и сам пытался додуматься. Иллюстрации, картинки, рисунки помогали строить образы парусников, обитателей фауны и флоры, океанов и индейцев, к которым в подобном возрасте особый интерес.

Любимым занятием моим было, чем попало метать, бросать, стараясь во что-то попасть. Летом это были засохшие комья земли, камни, палки в виде городошных бит, длинные палки-копья. Зимой же, естественно, снежки и кусочки льда. В этом занятии я так поднаторел, что когда на уроке физкультуры учитель показал, как надо бросать гранату, то я «по своему» забросил гранату далеко и точно, на что учитель, чтобы не уронить свой авторитет сказал: ты бросаешь далеко и метко, но неправильно!

На чердак, на котором я обосновался на летний период, из нашей семьи никто не претендовал и я на нём чувствовал себя вольно и в полной безопасности. Чтобы на него попасть нормальным людям, нужно было тащить приставную лестницу из сарая, долго пристраивать её в узких сенях. У меня же нужды в этих приспособлениях не было: я мог забраться на чердак в любом месте по стене, по углу, причём быстро и бесшумно. Если индейские клички «Соколиный глаз» или «Бесшумная мышь» для меня были бы очень претенциозны, но и тень отца Гамлета издавала бы больше шума, чем моё передвижение, когда я не хотел быть услышанным. Итак, обложившись книгами, я порвал все связи с окружающим меня миром и даже не отзывался на голос матери, приглашавший к обеду.

Однажды, я так зачитался, что только полная темнота, к моей досаде, прервала это моё путешествие в мир фантазий и грёз. Летняя вечерняя темнота бывает особенно плотной, непроглядной. Этот вынужденный перерыв я решил использовать для ужина, чтобы съесть свою корочку хлеба и чего-нибудь «уж очень кисленького», то есть, местных фруктов, от которых, кроме дизентерии, особенно ждать было нечего. В темноте, я подобрался к своему продовольственному складу и немного испугался: из ниши на меня смотрели два жёлто-зелёных глаза! Я протянул руку, чтобы потрогать это «явление» и тут же выхватил её, всю оцарапанную и покусанную! Этот представитель «кошачьих» ещё долго и злобно ворчал, пока я отползал от захваченного им моего склада. Не избалованные «скорой помощью» при всяких там порезах, проколах и прочих ранениях, мы умели оказать себе первую помощь сами, а для этого бывало достаточно лекарства, бывшего у каждого, а именно, мочи. Ей я и воспользовался: драло, щипало, но делать нечего – надо терпеть…. Получив неотложную помощь, я предался размышлениям.

За время войны, нарушилось равновесие фауны, особенно дикой. В лесу развелось такое множество волков, что стало опасно пасти домашний скот на лесных полянах, а у пастуха, вместо кнута, висел за спиной карабин, из которого тот, время от времени, постреливал в воздух, для острастки. Оставшись без привычного домашнего очага, одичали кошки и, когда всё стало налаживаться, эти дикие, уже изрядно расплодившиеся, стали бедствием: ловкие и беспощадные, маскируясь под домашних, они пожирали цыплят, а то могли загрызть и взрослую курицу. Не было пощады от них и птицам. Им ничего не стоило достать содержимое «скворечника». Домашние коты пытались защищать свои владения и очень часто возвращались домой без уха, без глаза, а то и с перекусанной лапой. Тогда на этот дико кошачий террор, стали отвечать все. Началась упорная борьба.