Книга Секс на заре цивилизации. Эволюция человеческой сексуальности с доисторических времен до наших дней - Касильда Жета

Ч. Дарвин, из письма с корабля «Бигль»

Лучшим началом, чтоб пересмотреть наши конфликтные отношения с сексуальностью, будет, наверное, знакомство с Чарльзом Дарвином. Его блестящий труд неумышленно покрыл стойким научным налётом то, что по сути есть не более чем антиэротическое предубеждение. Несмотря на гениальность Дарвина, описание его невежества в вопросах секса может занять многие тома. И вы держите в руках один из них.

Трактат «О происхождении видов» был опубликован в 1859 г., когда о человеческой жизни до начала исторической эпохи было мало что известно. То время, которое мы определяем как примерно 200 тысяч лет назад, когда анатомически уже современные люди жили без письменности и сельского хозяйства, было белым пятном, о котором теоретики могли лишь догадываться. А до того, как Дарвин и другие начали отделять религию от научной истины, домыслы о далёком прошлом не шли далее церковных проповедей. Изучение приматов только начиналось. Учитывая массу научных данных, которая тогда была недоступна Дарвину, нечего удивляться, что слепые пятна в работах великого мыслителя проступали не менее ярко, чем его интуиция16.

ГОСПОДА ДОСТОЙНЫ СОЖАЛЕНИЯ. У НИХ ТАК МАЛО ПРЕИМУЩЕСТВ, КОГДА ДЕЛО ЗАХОДИТ О ЛЮБВИ.

ОНИ МОГУТ РАССКАЗЫВАТЬ, ЧТО ЖАЖДАЛИ ПОЦЕЛУЯ ИГРИВОЙ ЖЁНУШКИ ПРИХОДСКОГО СВЯЩЕННИКА В ЕГО САДУ. НО ОНИ НЕ МОГУТ СКАЗАТЬ: ОНА ВОПИЛА ПОДО МНОЙ, ЦАРАПАЯ МНЕ СПИНУ, А Я ИЗВЕРГАЛСЯ, КАК ЯРОСТНЫЙ ВУЛКАН.

Роджер Мак-Дональд, стрелок мистера Дарвина

Например, до самых современных теорий о человеческой сексуальности дошла ошибочная дарвиновская – с подачи Томаса Гоббса – широко известная характеристика жизни доисторического человека как «одинокой, бедной, злобной, жестокой и короткой». Если нам предложат представить себе секс в те времена, то у большинства из вас возникнет в воображении банальная картина пещерного жителя, который одной рукой тащит за волосы полубессознательную женщину, а другой сжимает дубину. Как мы покажем далее, этот образ доисторического человека ошибочен во всех деталях, придуманных Гоббсом. Аналогичным образом Дарвин привлёк к своим теориям необоснованные теории Томаса Мальтуса о далёком прошлом, что привело его к значительной переоценке людских страданий в те времена (и, таким образом, к выводу о сравнительном преимуществе викторианской эпохи). Эти центральные основополагающие ошибки проникли во все современные эволюционные сценарии.

Хотя, разумеется, не Дарвином была придумана версия о бесконечном танго между назойливым самцом и разборчивой самкой, но он дул в ту же дуду о её предполагаемой «естественности» и неизбежности. Его перу принадлежат такие пассажи: «Самка… за редчайшими исключениями, имеет более слабое влечение, чем самец. [Она] требует ухаживаний; она застенчива и зачастую избегает самца длительное время». Хотя такая сдержанность самок – ключевая черта в репродуктивном поведении многих млекопитающих, но она не вполне применима к человеку, как и к кому-либо из близких нам приматов.

В свете распутства, которое Дарвин наблюдал вокруг себя, он допускал, что ранние люди могли быть полигамными (один самец и гарем). Он писал: «Судя по социальному поведению современных людей и по тому, что большинство дикарей полигамны, самое вероятное предположение – то, что доисторический человек изначально жил небольшими группами и у каждого мужчины было столько жён, сколько он мог добыть и содержать, и которых он ревниво охранял от всех остальных мужчин» (курсив добавлен авторами)17.

Эволюционный психолог Стивен Пинкер, похоже, тоже делает выводы «судя по социальному поведению современных людей» (притом с апломбом, отсутствующим у Дарвина), категорически заявляя: «Во всех сообществах секс по меньшей мере имеет оттенок чего-то „грязного". Он имеет место в уединении, навязчиво присутствует в мыслях, регулируется обычаями и табу; это тема для сплетен и насмешек и повод для агрессивной ревности»18. Мы покажем, что, хотя секс действительно «регулируется обычаями и табу», для всех остальных заявлений Пинкера существуют многочисленные исключения.

Как свойственно всем нам, Дарвин учитывал свой собственный опыт (или его отсутствие), когда делал предположения о природе человеческой жизни. В «Женщине французского лейтенанта» Джон Фаулз наглядно демонстрирует сексуальное лицемерие, характеризующее дарвиновское время. Англия XIX столетия, пишет Фаулз, – это «время, когда женщина почиталась святыней – и когда можно было купить тринадцатилетнюю девочку за несколько фунтов, а на часок-другой – и за несколько шиллингов… Когда женское тело было надёжнейшим образом скрыто от глаз – и когда умение скульптора ваять обнажённый женский торс почиталось мерой его мастерства… Когда общепринятое мнение гласило, что женщина по своей природе не может испытывать оргазма – и когда каждую проститутку обучали этот оргазм симулировать»19.

В некотором отношении сексуальные нравы викторианской Британии воспроизводили механический символ того времени – паровую машину. Блокирование потока эротической энергии создаёт возрастающее давление, которое заставляют работать через узкое, контролируемое русло воспроизводства. Хотя Зигмунд Фрейд во многом ошибался, но он правильно понял, что «цивилизация» во многом построена на эротической энергии, поток которой перекрыли, сконцентрировали и перенаправили.

«Чтобы сохранить незапятнанными душу и тело, – объясняет Уолтер Хаутон в „Викторианском образе мышления", – мальчика учили видеть в женщине объект величайшего уважения и даже обожания. Он должен был расценивать порядочных женщин (свою сестру, мать и будущую невесту) скорее как ангелов, нежели как людей – представление, замечательно продуманное с тем, чтобы не только отделить любовь от секса, но и превратить её в предмет почитания, причём почитания чистоты»20. Если же нет настроения почитать сестёр, мать, дочь или жену, мужчина должен очиститься от похоти с проститутками, но не создавать угрозу семье и социальной стабильности «шашнями» с «порядочной женщиной». Философ XIX столетия Артур Шопенгауэр замечает, что «только в Лондоне работают 80 тысяч проституток; кто они, как не жертва, принесённая на алтарь моногамии?»21.

Чарльз Дарвин, разумеется, не остался в стороне от влияния эротофобии того времени. Напротив, можно даже сказать, что он был особенно чувствителен к её влиянию ввиду того, что рос в интеллектуальной тени своего знаменитого – и бесстыдного – деда, Эразма Дарвина. Тот открыто глумился над сексуальными нравами своего времени; у него не только были дети от разных женщин, но он даже прославлял групповой секс в своих стихах22. Смерть матери, когда Чарльзу было всего восемь лет, скорее, лишь усилила его отношение к женщинам как к ангелам, плывущим высоко вверху, над приземлёнными стремлениями и желаниями.

Психиатр Джон Баулби, один из наиболее уважаемых биографов Дарвина, приписывает тревожность, депрессию, хронические головные боли, головокружения, тошноту и истерические припадки, которые преследовали учёного всю его жизнь, его страху разлуки, связанному с ранней утратой матери. Эта интерпретация подтверждается и странным письмом, которое Дарвин написал своему кузену, у которого умерла жена: «Никогда в моей жизни не испытав потери близких, – пишет он, явно подавляя воспоминания о смерти матери, – думаю, я не могу постичь всю глубину того горя, что постигла вас». Другое свидетельство его психической травмы даёт его внучка; она вспоминает, как был сбит с толку Чарльз, когда во время игры в слова кто-то добавил букву М к слову OTHER (MOTHER – «мать». – Прим. пер). Чарльз долго смотрел на доску, а потом заявил, ко всеобщему смущению, что такого слова – MOTHER – не существует23.