Книга Русичи. Западня для князя - Татьяна Бурцева

— Ладно, лежи, отдыхай, завтра договорим.

Все складывалось очень и очень скверно. Особенно Семён в этом уверился, когда дозорные доложили о большом отряде татар, двигавшемся в их направлении.

Смерть численника не забыта.

С одной стороны — князь, а с другой — татары. А посередине — Семён со своими молодцами. На них легче всего списать все беды. Как-то неуютно, пора уйти и затаиться.

Что и собирались сделать. Если б не обоз.

Засели, как всегда, у опушки, кто на деревьях, кто в буреломе, схоронились, слились с лесной чащей. Из-за поворота послышался скрип телег. Показался передовой дозор, а за ним и телеги обоза. Много телег, богатые купцы, а воев вроде как обычно.

Раздался пронзительный свист, и разбойники кинулись на обоз.

Дальше случилось непредвиденное: вой быстро развернулись и в ответ напали на вольных людишек. Семён не успел заметить, как неуловимо что-то изменилось, и вот хорошо вооруженные дружинники наседают.

Да и оказалось их больше, чем было на первый взгляд. Вой стали окружать. Семён пронзительно свистнул, давая сигнал к отходу. С обозом было не справиться.

И откуда столько ратников? Не обоз, а войско какое-то.

Не знал Семён, что перед рассветом к обозу купцов присоединилась княжеская дружина с телегами, полными собранного с деревень и ближних городов оброка.

Отходить было некуда. Из-за деревьев показались всадники, свистнули стрелы, с деревьев полетели вниз стрелки Семёна. За конными из леса полезли пешие вой с большими щитами и палицами. Закипел бой.

Странно, они больше стараются нас не убить, а просто оглушить. Зачем мы купцам?

И вдруг Семён понял: не купцы это, а княжьи люди, и попались они аккурат как кур в ощип. Ведь предупреждал же его внутренний голос! И та встреча с княжеским сотником тоже не была случайностью. Сразу нужно было уходить, да жадность подвела.

Всадники убрали луки. Засвистели арканы, разбойников стали вязать. Те, кто особо упорно сопротивлялся, спознались с мечом или шестопером. Их тела беспорядочно лежали на-снегу.

Двое насели на Семёна с боков, двое сзади и спереди, прижали к земле.

Думаете, скрутили?

Семён двинул плечами, дружинники качнулись в стороны, но не выпустили.

Так просто не возьмете.

Медвежья сила, звериное нутро, дремавшее глубоко, вырвалось наружу. Двоих Семён все-таки опрокинул. Он даже зарычал, как шатун. Но остальные двое держали крепко. Качались так, будто были готовы упасть, но держали.

Вдруг одна рука освободилась. Не раздумывая, Семён сжал кулак и двинул второго дружинника. Тот упал, Семён оглянулся.

Молодой паренек с дубцом. Семёнушко. Тезка.

— Беги, дядько Семён, — парень улыбнулся, — шибко беги!

Дружинники вскочили.

— Сам тикай!

Семён медлил, парень кинулся на дружинников, те вступили в бой.

Мечи против дубины. Парень здорово сражался своим дрыном.

Семён поспешил на выручку.

Парнишка считал себя обязанным атаману. Это он был схвачен татарами, когда шел к мамке в деревню на побывку, был пытан огнем и освобожден Семёном перед рассветом, когда татарский лагерь спал. Это его спас Семён от неминуемой смерти. А сейчас Семёнушко отдавал долг.

— Беги, дядько, — повторил парнишка, задыхаясь.

— Не заяц я, чтобы бегать. — Семён уже уложил двоих отдыхать. В его руках дубина была более страшным оружием.

— Сейчас еще набегут, почти всех наших порешили или похватали, тикать надо!

— Сам уходи, мамка, небось, заждалась!

— А ты, дядько?

— Я потом.

— Нет, ты первый, — упрямился Семёнушко.

— Ладно, вместе. — Семён с тезкой насели на последнего, тот лихо оборонялся, но воевать против двух противников было несподручно, пропустив удар в живот и согнувшись пополам, дружинник тут же получил удар по затылку и упал.

— Все, уходим!

— Двигай, дядько!

Почти ушли, дорогу перегородили еще трое. Семён с набегу растолкал их, повалив на землю, достиг деревьев, оглянулся. Сердце похолодело.

Семёнушко ввязался в бой с поднявшимися. Дубина — сверху вниз. Один выронил меч, схватившись за руку, меч второго уже над головой мальца. Тот успевает, отразил. Но третий… есть третий. О нем Семёнушко забыл. Меч прошел сбоку через живот. Малец сразу не упал, стоял распахнувши очи и дивясь на-небо. Что он видел? Прожитое или несбыв-шиеся мечты юности?

А может, ангелов Господних, прилетевших забрать чистую еще душу, не погубившую себя лихоимством?

Семён будто почувствовал, как что-то внутри его зазвенело и лопнуло.

Лицо онемело, потом нахлынул жар. Он почти не почувствовал, как на шею ему накинули несколько арканов, как дикому зверю.

Как связали, куда его повели, зачем, не знал.

Слезы застили глаза и, прорвавшись наружу, покатились по грязным щекам.

Нет больше той любви, чем положить душу за други своя…

— Это я, я во всем виноват, — твердил он сам себе, — я повел их на разбой, я повел их на смерть… за что эта мука, Господи?!

За что? За что?

Семён выл и катался по пепелищу. Вся семья погибла. Старуха-мать, жена, малы детушки. Как у многих тогда. Так просто и обычно. Ушел с мужиками, обоз сопровождал. Вернулся — пепел, воронье и волчий вой.

Никто его не жалел. Горе пришло ко всем.

Зачем я остался жив? Лучше мне было умереть вместе с ними!

Но смерть не шла к нему. Даже когда встретились с сильным отрядом татар, Семён поскакал в самую гущу врага, чтобы найти погибель, но, видно, рано было ему еще умирать. Была злая сеча, много положил врага, а остальные разбежались. Мужики подмогли, добили удирающих.

Сколько их было, мужиков, — все тогда ушли в разбойники, думали, татар будут бить, ан нет, и на обозы потянуло, потом и кочевники к ним присоединились вместе с Али — степь близко. Стали везде промышлять.

И как-то забываться стало горе, и казалось уже, что не будет конца разбойничьему счастью. Но все проходит, всему бывает конец.

Вот и длинной дороге тоже.

Семён не заметил, как их привели на место. Сняли арканы и по одному затолкали в поруб.

Странно, а я думал: нас сразу будут вешать. А-а-а, князя ждут, усердие показать хотят. Ну, пущай.

Отсидка в порубе в темноте и сырости притупила боль, но не прекратила ее. Поруб — вкопанный в землю сруб, попасть в который можно только через люк наверху. Так же, как и покинуть его, ежели на то случится княжья воля. Окон в таком месте не имелось. Попав однажды в поруб, можно было уже никогда не увидеть солнечного света.