Книга Маленькие пташки - Анаис Нин

Раз или два я была уверена, что оттуда доносятся звуки, но у меня не хватало мужества встать, чтобы в этом убедиться. Меня преследовала навязчивая идея, что мое лоно увеличивается в размерах и я смогу доставлять ему большее удовольствие. Наконец мое беспокойство достигло такого предела, что я заболела и начала чахнуть. Я решила убежать от него. Я отправилась в Шанхай, где остановилась в отеле. Оттуда я послала телеграмму родителям с просьбой прислать денег на дорогу.

В отеле я повстречала американского писателя, высокого, крупного человека, необычайно подвижного, который относился ко мне так, словно бы я была мужчиной, его приятелем. Мы все время проводили вместе. Когда он был в хорошем настроении, то хлопал меня по заднице. Мы с ним выпивали и бродили по Шанхаю.

Однажды он напился у меня в комнате, и мы начали бороться, как мужчины. Он не уступал. Мы катались, крутились, так что я оказалась на полу, а мои ноги обвивались вокруг его шеи, потом я лежала на кровати, а голова моя свешивалась, касаясь пола. Мне казалось, что позвоночник вот-вот хрустнет. Мне нравились его сила и вес его тела. Когда мы прижимались друг к другу, я ощущала запах его тела. Мы задыхались. Я ударилась головой о ножку стола. Эта борьба продолжалась довольно долго.

С мужем я стыдилась своего роста, своей силы. А этот человек как бы извлекал их наружу и наслаждался ими. Я почувствовала себя свободной. Он сказал: «Ты похожа на тигрицу. Мне это нравится».

Когда мы кончили бороться, то оба были изможденными. Мы рухнули на кровать. Мои брюки порвались, а ремень расстегнулся. Рубашка торчала наружу. Мы оба рассмеялись. Он принес мне еще выпить. Я лежала, тяжело дыша. Тогда он зарылся головой мне под рубашку и принялся целовать мой живот и стягивать с меня брюки.

И вдруг зазвонил телефон, отчего я вскочила. Кто бы это мог быть? В Шанхае у меня не было знакомых. Я сняла трубку; раздался голос моего мужа. Каким-то образом он выяснил, где я нахожусь. Он говорил и говорил, без умолку. А тем временем мой новый друг оправился от вызванного телефонным звонком шока и продолжил свои ласки. Я испытывала огромное удовольствие, беседуя с мужем и слушая, как он умоляет меня вернуться… а тем временем мой пьяный друг делал со мной все, что хотел. Ему удалось стянуть с меня брюки, он вгрызался мне в промежность, воспользовавшись тем, что я раскинулась на постели, целовал меня, теребил мои груди. Я испытывала такое сильное наслаждение, что намеренно затягивала беседу. Я обсудила с мужем все на свете. Он обещал уволить служанок, хотел приехать ко мне в отель.

Я вспомнила все обиды, которые он мне причинил, занимаясь любовью в соседней комнате, бесчувственность, с какой он меня обманывал. И тут меня охватил дьявольский порыв. Я сказала мужу: «Не пытайся меня искать. Я живу с другим человеком. Вообще-то он лежит рядом и ласкает меня, пока я разговариваю с тобой».

Я услышала, как муж выругал меня самыми грязными словами, которые только мог припомнить. Я ликовала. Я повесила трубку и утонула под могучим телом своего нового дружка.

Мы отправились с ним путешествовать…

Порыв сирокко снова распахнул дверь, и женщина поднялась, чтобы ее прикрыть. Ветер начал стихать, этот порыв оказался последним. Женщина снова присела на стул. Я думала, что она продолжит свой рассказ. Мне страстно хотелось узнать о ее юном спутнике. Но она замолчала. Через некоторое время я ушла. Когда на следующий день мы встретились на почте, она даже не подала виду, что меня узнала.

МАХА

Художник Новалис только что женился на Марии, испанке, в которую влюбился, потому что она напоминала ему самую любимую картину — «Обнаженную маху» Гойи.

Они уехали в Рим. Мария с детской радостью всплеснула руками, когда увидела спальную, восторгаясь величественной венецианской мебелью из эбенового дерева, инкрустированную чудесными жемчугами.

В эту первую ночь, лежа на созданном для дожей торжественном супружеском ложе, Мария, потягиваясь, дрожала от наслаждения, прежде чем укутаться в простыню.

Но мужу никогда не доводилось видеть ее совершенно обнаженной. Прежде всего, она была испанкой, во-вторых, католичкой, а в-третьих, была до мозга костей пропитана буржуазной моралью. Прежде чем приступить к занятиям любовью, свет непременно гасился.

Стоя возле кровати, Новалис смотрел на нее, нахмурив брови, сгорая от желания, которое с трудом сдерживал. Ему хотелось смотреть на нее, восхищаться ею. Хотя они провели несколько ночей в отеле, когда слышали странные голоса, доносившиеся из-за тонкой стенки, он еще не вполне ее знал. Но то, чего он так жаждал, было не капризом любовника, а желанием художника. Ему хотелось выпивать глазами ее красоту.

Краснея и немного капризничая, Мария сопротивлялась, поскольку ей мешали прочно сидевшие в ней предрассудки.

— Новалис, дорогой, не будь таким глупым, — говорила она. — Ложись в постель.

Но он не соглашался. Он требовал, чтобы она преодолела свои буржуазные условности. Подобная скромность претит искусству, и красота должна выступать во всем своем великолепии, а не лежать под спудом.

Хотя он и боялся сделать ей больно, но нежно отодвигал ее слабые руки, которые она пыталась скрестить у себя на груди.

— Какой ты глупый! Мне щекотно. Ты делаешь мне больно, — смеялась она.

Но мало-помалу, когда женская гордость смягчалась под его преклонением перед ее телом, она отдавалась ему и позволяла обращаться с собой как с ребенком, терзать себя мягко, словно бы подвергаясь сладострастной пытке.

И ее тело, освобожденное от всяческих покрывал, сверкало жемчужной белизной. Мария закрывала глаза, словно ей хотелось бежать от стыда наготы. Ее изящные формы на гладкой простыне ласкали взор художника.

— Ты просто маленькая, восхитительная маха Гойи, — говорил он.

В последующие недели она перестала позировать ему и другим натурщицам тоже не разрешала этого делать. Когда он рисовал, она неожиданно появлялась в мастерской и вступала с ним в беседу. Однажды, внезапно придя в мастерскую, она застала там обнаженную натурщицу, закутанную в меха и демонстрирующую соблазнительные изгибы своего белоснежного тела.

В результате Мария устроила ему сцену ревности. Новалис умолял ее попозировать для него, но она отказывалась. Изнуренная жарой, она заснула. Он три часа работал без остановки.

С откровенным бесстыдством она восхищалась, рассматривая себя на холсте как рассматривала себя в большом зеркале в спальной. Ошарашенная красотой собственного тела, она растерялась. Новалис же пририсовал к ее телу другое лицо, чтобы никто не мог узнать ее на картине.

Но потом Мария снова вернулась к прежним привычкам и отказывалась ему позировать. Она устраивала Новалису сцену всякий раз, когда обнаруживала у него натурщицу, подсматривая и подслушивая за ним из-за двери и непрестанно устраивая ссоры.

Она была вне себя от напряжения и жутких страхов, и у нее начала развиваться бессонница. Врач прописал ей пилюли, от которых она впадала в глубокий сон.