Книга Последний каббалист Лиссабона - Ричард Зимлер

— Хелена, — ответил я.

Он поднял брови и заключил:

— В любом случае, ты единственный доступный мне почти девственник, к кому я могу обратиться, не раскрыв то, что мы все еще иллюстрируем книги на иврите. Иуда слишком мал, я слишком стар, а женская моча слишком едкая — особенно у твоей тети. Я попробовал, когда мы только поженились… Она все краски делает черными, как душа Асмодея.

Мы обменялись глупыми смешками, и я произнес:

— Теперь мне ясно, зачем ты заставил меня выпить столько жидкости.

Пока моя жидкость горячим водопадом наполняла дядин кувшин, он прошелся своей утиной, приобретенной в синагоге, походкой к столам и принялся протирать их.

Я наполнил шесть керамических сосудов и плотно закрыл каждый, после чего мы поставили их в бассейн. Дядя вымыл руки и поворошил субботний букет мирта и лаванды. Озадаченно хмурясь, он проговорил:

— Диего-печатник так сильно опаздывает. Не понимаю…

Диего был другом семьи, которого дядя посвятил в свой круг мистиков, тайно встречавшихся для обсуждения каббалы. Это был крепкий мужчина с седеющей бородой и властным, покровительственным взглядом карих глаз, но сердце его обратилось в прах вместе с телами жены и дочери, сгоревшими на костре инквизиции в Севилье четырьмя годами раньше. Сам он едва сумел избежать этой горькой участи. Мы с дядей вечно искали способы вернуть ему жажду жизни. Сегодня мы убедили его прогуляться по Синтрийскому лесу, чтобы сделать несколько набросков стай журавлей прежде, чем они отправятся на север.

— Может быть, его задержали у себя родные сеньоры Бельмиры? — предположил я.

То была соседка и хороший друг Диего. Два месяца назад ее до смерти забили в Шабрегаше, одном из восточных пригородов. Диего многие часы проводил в кругу семьи погибшей.

Дядя пожал плечами и накрыл мой нос ладонью.

— Освежись, — велел он и, пока я вдыхал свежий запах мирта, исходящий от его пальцев, добавил: — Если он не появится с минуты на минуту, мы сами пойдем к нему и проверим. Ах, да, и, как пойдем, мне нужно будет заглянуть на улицу Нового Купца. Я обещал Эсфирь отнести Псалтырь заказчику.

Мой учитель умел перевести обычную деловую беседу на спор об интимной жизни ангелов или другой тонкой материи.

— У тебя будет как раз столько времени, сколько нам с Диего потребуется, чтобы пропустить по бокалу вина в Афинском дворике.

Это была полуразвалившаяся терраса, но там тайно подавали кошерное вино. Губы дяди сложились в удивленную, но довольную ухмылку.

— Посмотрите-ка, кто у нас распоряжается! — заметил он.

Я ответил ему скучающим взглядом, каким, бывало, смотрел на отца, когда тот начинал поучать меня, цитируя Талмуд. Он согласно кивнул:

— Хорошо, но только полчаса.

Заставив меня наклониться, он положил ладонь мне на голову, благословляя. Затем, когда я достал из шкафа краски, отпер геницу, традиционное хранилище для старинных книг в синагоге. Наша представляла собой углубление в полу — приблизительно метр по площади — сделанное с западного края ковра. Его содержимое постоянно менялось: книги, которые тайно вывозили из Португалии, сменялись другими, купленными или выпрошенными моим дядей.

Дядя встал одной ногой в геницу, чтобы достать нашу работу. К тому времени, как он выбрался оттуда, я уже сидел за столом, наводя порядок среди кистей и красок. Аккуратно разложив передо мной рукопись на чуть наклонной поверхности стола, он приобнял меня за шею и рассказал целую притчу о расцветке для моей новой иллюстрации, которая должна была сопровождать одну из сказок знаменитого сборника «Басни Лиса». Пока я додумывал смысл его слов, у него задрожали губы, а рука, лежавшая на моей шее, вдруг стала холодной.

— Дядя, что с тобой? — спросил я.

Он протер глаза обеими руками, как ребенок, и глубоко вздохнул.

— Ты вырос, — сказал он мягко. — Во многом ты стал равен мне. И все же, с другой стороны… — Он тряхнул головой, задумчиво улыбнувшись. — Мне столько нужно рассказать тебе… Бери, Господь может скоро развести наши пути. — Он сунул руку в карман, достал оттуда свиток пергамента и передал его мне, говоря: — Будь добр принять мой скромный подарок.

Свиток развернулся в длинную полосу, на которой изящными золотыми буквами были начертаны наши имена.

— Эсфирь сделала это для меня, — объяснил он и, снова обхватив меня за шею, сообщил заговорщическим шепотом: — Если когда-нибудь я буду нужен тебе — неважно, где ты будешь и в каком отчаянном положении, — пошли мне этот пергамент, и я приду к тебе. — Он положил вторую ладонь мне на макушку и пристально посмотрел в глаза. — А если по каким-то причинам я окажусь вне досягаемости здесь, в мире сущем, помолись над ней, и я приложу все возможные усилия, чтобы появиться перед тобой.

Я был настолько тронут великодушием учителя, его благородством, что к горлу подкатил ком. На глаза навернулись слезы, размывшие очертания комнаты. Мне пришлось несколько раз сглотнуть, чтобы чуть слышно прошептать:

— Но ведь мы никогда не расстанемся. Я всегда…

— Юность не может всегда идти вместе со старостью, — сказал дядя. — Ты пойдешь своим путем, как должно, а затем вернешься. Но ни один демон, как бы силен он ни был, не преградит мне путь, если ты попадешь в беду! — Он убрал руку с моей головы и погладил по щеке. — Ладно, давай займемся делом.

— Но разве я ничего не могу…?

Он поднял ладонь в предостерегающем жесте и указал на рукопись.

— Горе тому учителю Каббалы, что отвечает на все вопросы своего ученика! Живо за работу!

Несколькими минутами позже, как раз когда я штриховал мощные лапы молодого пса со своей иллюстрации крошечными мазками черной туши, воздух в комнате взрезал крик.

— Вперед! — гаркнул мой наставник.

Я выбрался из погреба. Кухня была пуста. С улицы доносились грубые голоса, гулко отдававшиеся от стен. Через окно своей комнаты я вылез в лавку, выходящую на улицу Храма. Сняв позабытую шапочку, я обнаружил тетю Эсфирь, стоявшую на коленях рядом с нашим другом, Диего-печатником. Он стонал. Кровь из глубокой раны на его подбородке стекала тете на руки.

Глава II

Кровь Диего-печатника стала первой каплей реки, за несколько последующих дней превратившей наш мирок в пустыню, горизонтом которой, насколько хватало взгляда, было горе. Но тогда страшная география смерти еще была для нас тайной.

Ручейки пота струились по его вискам и щекам, мешаясь с городской пылью. Кровь из раны на подбородке заливала шею. Дыхание то и дело прерывал мучительный кашель.

— Я просто шел мимо… просто шел, — прохрипел он по-португальски. — У реки я остановился возле Королевского Колодца, чтобы ополоснуть руки.

Тетя Эсфирь расстегнула его заскорузлый от крови камзол и принялась вытирать грудь полосой ткани, которую она оторвала от собственной блузки. Я заметил там, прямо под ключицей, старый коричневый рубец, выпуклый, словно под кожу пробрался червь.