Книга Машка как символ веры - Светлана Варфоломеева

– Господи, дайте ребенку поесть!

В принципе любые действия врачей вызывали у нее недовольство. Я не помню, чтобы она осталась довольна хоть чем-нибудь. Часто приходят смотреть ребенка – плохо, редко приходят – плохо. Пришла врач вместе с молодым ординатором – плохо, пришла одна – плохо, что-нибудь не заметит. Больше всего ее раздражало, что врачи на работе ели. Она знала, во сколько они пьют чай, и немедленно шла в ординаторскую с вопросом. Например, оказывалось, что срочно нужно посмотреть продукт работы Сашкиного кишечника.

– Пойду, стул покажу, – радостно собиралась она в поход.

Любовь Анатольевна много раз просила ее не ходить с судном по коридору и сама прибегала в палату посмотреть. Но моей соседке доставляло истинное удовольствие метнуться с полным судном к врачам, когда те пытались поесть. Однажды, когда мы снова оказались в отделении вместе, Сашка лежал в отдельном боксе и страдал животом. Врачи расспросили соседку о Сашкином питании все, с ног до головы. Она честно рассказывала, что ел он только свежее, что разрешают, и прикладывала к глазам платочек.

– Вы давали компот?

– Да-да, свежий компот.

– А где вы его взяли?

– Как где? В тумбочке взяла, теплый, не из холодильника. Он вообще в холодильнике не стоял, он свежий.

– А когда вы туда банку поставили? – так же спокойно спросила доктор, Светлана Викторовна.

– Как когда, дня три назад.

Светлана Викторовна, которой бы сниматься в кино по ее красоте, молча вышла из палаты.

Соседкин муж, приходя под окно нашей палаты, живописал свои страдания без жены: «И супчик мне никто не погреет, и рубашки все мятые». Он делал бровки домиком, губки – трубочкой, прижимался носом к оконному стеклу и так стоял минут по двадцать. Хоть их семья и жила недалеко, но никаких продуктов он ни разу не принес: «Зайчонок, ты же лучше знаешь, где что продается, слетай».

Накануне выписки он попросил меня приглядеть за Сашкой, потому что Зайка пошла домой убраться. При этом моя соседка была искренне уверена, что он ее нежно любит и жить без нее не может.

Сегодня утром, когда она, вдоволь потянувшись на своем кресле, пошла умываться, я поняла, что у нее нет зубной щетки. Сначала я увидела, что у нее нет зубной пасты, а тут оказалось, что она и щетку не носит с собой в душ.

– Сейчас я встану, а ты, Ирин, мой, если хочешь. Хотя ты знаешь, я не разделяю. Санитарок полно, и все на зарплате. Что ж ты горбатиться будешь? Ты думаешь, тебе спасибо скажут?

– Послушайте, Марина Борисовна, тут моя дочка лежит, я хочу, чтобы у нее все было самое лучшее, насколько могу это сделать. Санитарки моют пол за зарплату, а я для своего ребенка. Вот и вся разница.

Зачем я ей все это говорю? Она надулась, но ответила:

– Я ухаживаю за ребенком.

Так уж и ухаживает (вот снова бабская обида полезла). Если сидеть весь вечер на диване в коридоре и болтать называется уходом, то ухаживает. Если переключать с мультиков на сериалы – это уход, тогда да. Обидно за Сашеньку, он очень талантливый мальчик, занимается с нами в нашей школе. Кстати, к нам присоседилась и девочка Майя, которая, как и Машка, не успела по-настоящему пойти в школу.

Майечка пишет стихи, которые записывает ее мама. Одно из них было таким:

Если мишка мой умрет,

Положу его я в гроб.

Если кролик заболеет,

Теплый чай его согреет.

Потом с кроликом опять

Мишка будет танцевать.

В Майечкином мире гроб и смерть были нестрашными символами. После смерти звери возвращались к жизни. Ножки у нее были тоненькие-тоненькие, а глаза огромные, она очень напоминала Мию Фэрроу времен «Ребенка Розмари». В нашу школу она ходила за компанию, приносила всегда альбом с фотографиями своих игрушек. На каждой карточке – отдельный игрушечный герой. Там был сиреневый заяц Виолетта. «Но это не тот, который умирал», этот был менее заслуженным. Уроки, которые я задавала на дом, она никогда не делала, но я ей все равно ставила пятерки, а Сашке и задавать не надо было ничего. Он с ходу все запоминал и выучивал наизусть.

Ужасно хочется удрать домой. Вроде в субботу отпускают на перерыв. Но когда я позвонила домой, оказалось, что Вера хрипит и температурит. Но она быстро решила проблему собственной изоляции, отправившись до понедельника к моей матери. Ехать можно. Машка мечтает о куриных котлетах, а я о ванне, пахучей, горячей, и в которой можно сидеть, сколько хочешь.

Отец

– Сколько хочешь – до Москвы и обратно?

Мужик на битой иномарке хотел столько, сколько она и новая не стоила. А моя «пятерка» сказала «нет». Не заводилась. Я раз сто выжал сцепление, безнадежно крутил ключи в замке зажигания. Потом открыл капот и посмотрел внутрь. Слава богу, мотор был на месте.

– Борь, – сказал я в трубку. – У меня машина не завелась. А надо Иру с Машкой забирать.

Борька закрыл трубку рукой и советовался с Галкой.

– Нет, я сама скажу, ты сам мямля, ничего не можешь.

Это уже была Галка, вернее, Галина-колбаси́на, как называла ее моя старшая дочь. Сказать, что я ее любил, было бы очень большим преувеличением.

– Жора, слушай, я все понимаю, что у вас там с Машкой несчастье. Мы и так делаем, что можем. Но так тоже нельзя, ты нас пойми.

– Не нас, а тебя, – издалека кричал Борька.

Значит, она, как обычно, вытолкала его из кухни и закрыла дверь.

– Послушай, ты и так должен нам десять тысяч рублей. Мы же не можем без денег сидеть. (Месяц назад купили кухонный гарнитур за штуку баксов.) Голодать нам, что ли? (Обычно на завтрак Галина-колбасина делала блинчики с мясом и икрой.) У нас самих такая же трагедия была. Мы ребенка, ты помнишь, потеряли. (У Галки был выкидыш на седьмом месяце беременности.) А Борьку ты с машиной совсем затаскал. Мы и так, считай, без нее остались. Попроси у кого-нибудь еще. Может, очередь установить, мы же у вас с Ириной не одни. Ну, она там как, держится молодцом? Я после выкидыша год в себя приходила. Ну, ладно, – засуетилась Галка, – даю своего.

– Слушай, Жорик, не заводись, сейчас по-тихому все решим.

– Нет, Борь. А ты ей сказал, что деньги одолжил до лета?

– Жор, ты сам знаешь, если больше, чем на три месяца, Галка на процентах настаивает. Зачем ее лишний раз раздражать?