Книга Стальная акула. Немецкая субмарина и ее команда в годы войны. 1939-1945 - Вольфганг Отт

«Жаль, что я выбросил в море оторванную ногу», — подумал Тайхман.

— Что случилось? Здесь кого-то убили?

В эту минуту вернулся человек, которому принадлежал фонарик.

— Где мой фонарь?

Он лежал в луже крови. Человек поднял его.

— Там ее туфля.

Тайхман поднял туфлю и засунул в карман куртки.

— Я хочу знать, кого здесь убили? — резким голосом спросил человек в форме.

— Вон там ее отец, — ответил Тайхман.

Человек в форме сел в машину. Шофер завел мотор, но он снова вышел из нее и сказал:

— Мы должны стиснуть зубы, товарищи, мы…

— Что вы сказали? — спросил Тайхман, который ничего не понял.

— Выключи мотор. Надо беречь бензин, — велел шоферу военный, а потом повернулся к Тайхману: — Мы воюем и должны стиснуть зубы. Но мы победим.

Он забрался в машину и уселся рядом с шофером. Когда мотор снова заработал, он крикнул:

— Бог покарает Англию!

Человек с фонарем выкрикнул в ответ:

— Хайль Гитлер! — а Тайхману сказал: — Смотри-ка, чиновник, а интересуется жизнью народа.

— Может, и интересуется, — согласился Тайхман, — но он сэкономил бы гораздо больше бензина, если бы не велел глушить мотор. На холостых оборотах он потребляет меньше горючего, чем когда его заводят.

— Завидую крепости ваших нервов.

— Почему?

— Ну, знаете ли… Впрочем, хайль Гитлер!

Вернувшись на «Милуоки», Тайхман спросил ночного стюарда, можно ли принять ванну.

— Разумеется, можно, — ответил тот.

Стюард провел его на палубу А, где располагались каюты первого класса с ванными, и сказал:

— Оставьте вашу одежду здесь. Я пришлю китайца, и он ее почистит, пока вы будете мыться.

— Отлично, — кивнул Тайхман. — Можете передать ему, чтобы не торопился, — я просижу в ванне не меньше часа.

Тайхман открыл горячую воду. Ванна была сделана из зеленого кафеля, да и вся комната была выдержана в зеленых тонах — это ему понравилось. Сначала он смыл кровь с рук, потом разделся и оставил одежду в каюте.

Полчаса Тайхман нежился в горячей воде. Ему очень понравилось — такого он еще никогда не испытывал. На лбу у него выступили капельки пота, а чистая горячая вода возвратила силу и покой. Душистое мыло пахло каким-то экзотическим цветком, и, прежде чем намылиться, он размял его в руках, словно это был пластилин. Затем он тщательно намыливался, пока все его тело не покрылось густой, похожей на хлопья пеной, и лег в воду. Спустя некоторое время вытащил затычку и собирался уже включить душ, как обнаружил коробочку с ароматическими солями. Тайхман снова наполнил ванну водой, высыпал туда соль и снова залег. Потом он выпустил воду и принял душ, чередуя холодную и горячую струи. В самом конце он включил одну холодную и простоял под ней несколько минут.

Открыв дверь в каюту, Тайхман увидел, что китаец поставил туфельку раненой женщины рядом со свежевычищенными ботинками. Он понимающе улыбнулся, но не успел Тайхман открыть рот, как его желтое лицо исчезло. Тогда Тайхман распахнул иллюминатор и выбросил туфельку в море.

Его одежда была вычищена, а на брюках заутюжена складка. Он положил на стол десять марок, и, присоединившись к своим товарищам в баре, стал накачиваться алкоголем.

От выпивки ему стало легче. Он пил с таким чувством, будто попал в передрягу и сумел выжить. Так и надо воспринимать все события, втихомолку философствовал он. Только так и выживешь на войне. Потом он закурил сигару и, хотя его подташнивало, докурил ее до конца.

— Эй, парень, — сказал ему кто-то. — Чего это ты там фыркаешь? Уже соскучился по мамочке?

— Нет, это от дыма.

В Штральзунде их приняли не особенно любезно.

У ворот вокзала новобранцев встретили сержанты из училища, которые велели им построиться в колонну. Они прошли через город строевым шагом, с вещевыми мешками за спиной. Жара стояла невыносимая. Хейне хотел было взять такси, но сержант запретил, заявив, что он пришел на флот, а не в Армию спасения. Хейне предложил ему проехаться вместе с ними в такси, но и это не помогло. Пришлось идти пешком. «Теперь им осталось только заставить нас петь», — подумал Тайхман, но до этого дело не дошло — сержанты следили только за тем, чтобы новобранцы не сбивались с ноги. Тем временем стало известно, что училище находится не в Штральзунде, а в Денхольме.

Денхольм — это заросший травой песчаный остров, на котором располагались казармы, столовая, несколько спортзалов и арсенал да росло несколько деревьев и кустов. Больше здесь ничего не было. По утрам сюда приезжала группа женщин в шерстяных чулках или с босыми ногами. Они работали на кухне, а после обеда возвращались к себе домой в Штральзунд. Новобранцы скоро выяснили, что все они замужем.

Первые недели, пока роты только формировались, жизнь была еще относительно сносной. Новобранцам не позволялось покидать остров, но они могли купаться и ходить под парусом на тендерах, стоявших в бухте.

На четвертый день Тайхман попал в переплет. Его тендер сделал неожиданный поворот и заехал в рыбачью сеть, потом его чуть было не протаранил ял.

— Катались бы лучше в своей ванне, придурки! — заорал Тайхман на его пассажиров. Две неудачи подряд привели его в ярость. Ял, по его мнению, должен был отвернуть, поскольку шел слева.

На следующий день новобранцам запретили ходить на тендерах. Тайхмана вызвали к дивизионному адъютанту, и тот сообщил ему, что за рулем яла сидела жена командира порта, которая запомнила номер его лодки. Оскорбленная словом «придурки», она требовала, чтобы Тайхман извинился перед ней в письменном виде. Он заявил, что не знал, что на борту яла были женщины. Но ему не помог даже довод о том, что они были плоскогрудые, и в одежде для парусных гонок их невозможно было отличить от мужчин. Адъютант настаивал, чтобы Тайхман извинился. Покаянное письмо, содержавшее фразу «так что ваше мальчишеское телосложение ввело меня в заблуждение», помог ему написать Хейне.

Когда были набраны четыре роты, началась учеба. Тайхман, Штолленберг и Бюлов попали в первый взвод второй роты, а Хейне — в четвертый. Они оказались в одной роте только потому, что приехали в Денхольм одними из первых.

Хейне первым из роты попал на заметку к начальству. Капрал, выдававший обмундирование, бросил ему форменку, которая с трудом на него налезла, брюки, штанины которых волочились по земле, и изношенный джемпер, крича при каждом броске: «Годится!» Хейне тут же швырял ему вещи назад, приговаривая при этом: «Не годится!» Он произносил эти слова с невозмутимым спокойствием, словно так и полагалось поступать в подобном случае. Капрал взревел. Это был кадровый моряк, для которого Хейне был всего лишь куском дерьма, и он считал, что это дает ему право на него орать.