Книга Жизнь (не) вполне спокойная - Иоанна Хмелевская

Наконец-то мы выбрались из Груйца.

После войны Варшава выглядела пугающе, особенно вечером. Нашей семье некуда было возвращаться, все дома лежали в руинах. Люцина не выдержала первой, она еще в сорок пятом году выехала в Силезию и занялась культурой. Отцу несколько позже тоже предложили работу в Силезии, и мы перебрались в Бытом, заранее зная, что это не навсегда, потому что мама заупрямилась, ей хотелось вернуться в Варшаву.

Беспокойство о деньгах, которых вечно не хватало, во мне укоренилось. Кроме того, еще со времен пакетирования порошка «Альма» я хотела иметь собственные деньги и быть сама себе хозяйкой. Я делала, что могла: еще перед концом войны давала уроки, а в Бытоме переписывала ноты, необходимые для художественной самодеятельности дома культуры, а работу мне находила Люцина.

В Бытоме я впервые в жизни оказалась в опере, давали «Травиату». Я помню и то, какое глубокое впечатление произвел на меня настоящий кинотеатр, совсем не в руинах, в отличном состоянии, ослепительно освещенный. Всё это принадлежало какому-то другому миру, о существовании которого за годы войны я успела забыть.

В Бытоме я досидела до конца школьного года, после чего поехала в Груец, где жили бабушка с Тересой. Дедушки уже не было в живых. Там я выступила в роли продавщицы. Лавка была в основном продуктовая, но товары были разные. В лавке этой я училась жизни: в базарные дни продавала из-под прилавка водку, которую можно было выпить на месте, потому что один столовский столик в лавке был. Как-то раз три мужика обмывали какую-то совместную сделку, раздавили пол-литра, закусили колбасой и огурцами, и один из них сказал мне:

— Ну, барышня, была не была.

Я таращилась на него, как баран на новые ворота, не понимая, чего он от меня хочет. Второй сообразил и спохватился:

— Э-э-э, барышня молодая еще, не понимает. Мы заплатить хотим.

За месяц я заработала достаточную сумму, чтобы осуществить одну свою мечту. У моря организовывали лагерь, и по знакомству я могла туда поехать. Деньги у меня были. Мама все еще была в Бытоме, и вопрос поездки я решила с ней дипломатично: выслала телеграмму, что я уезжаю, а ответа дожидаться не стала. Тереса моему отъезду не противилась.

Через две недели я вернулась в чудесной форме, после чего под самый конец каникул мне под руку попался Дарек, постоянный ухажер Божены, который как раз в тот момент был с ней в ссоре и с досады научил меня водить мотоцикл.

После этих каникул мы наконец-то вернулись в Варшаву.

Квартирную ситуацию тех послевоенных лет я описывать не буду, все знают, что тогда творилось. Сжалилась над нами кузина, тоже одна из внучек моей прабабушки: она уступила нам свою комнату, а сама перебралась к матери и сестре.

Дом стоял на Вежбне, а в здании вообще до войны была клиника. Заняли мы отдельный бокс для инфекционных больных, площадью ровнехонько семь с половиной метров. Я спала с матерью на топчане, а отец расставлял себе раскладушку у выхода. Ноги при этом у него оказывались в печке, и он полностью блокировал вход. Ни один вор, ни один злодей не мог бы ворваться к нам ночью.

Поселившись в клинике, мама вышла на работу. Она устроилась в какую-то организацию и выдержала три месяца, наверняка это был испытательный срок. После чего бросила работу, твердо заявив, что не допустит, чтобы всякая шушера отдавала ей распоряжения.

Она не предпринимала никаких дальнейших попыток в этой области и с легким сердцем отказалась лично бороться за семейный быт. У меня же характер на тот момент сформировался с точностью до наоборот, и поиски заработка вошли в привычку. Уже не только ради самостоятельности, но и по обыкновенной необходимости. Помогла мне тетя Ядзя, у которой были многочисленные связи с частными предпринимателями. Рисовать я умела неплохо, мне доверили создавать рекламные плакаты, платили мало, но ведь платили!

В последние дни каникул я встретила на улице Янку. Мы ходили в один класс в Груйце, а теперь оказалось, что нас снова записали в одну и ту же школу и в один класс, этому я чрезвычайно обрадовалась.

Шла я как-то с отцом, который тоже, разумеется, ее знал, и встретили Янку. Янка была в расстроенных чувствах и сомневалась, может ли себе позволить закончить гимназию. Размышляла, не лучше ли пойти в профтехучилище и скорее начать работать?

Отец разом разрешил все ее сомнения.

— Только гимназия и аттестат зрелости! — сказал он твердо. — В случае чего — я тебе помогу, можешь на меня рассчитывать. Если у тебя возникнут какие-то трудности — сразу ко мне, помни!

Я всегда знала, что мой отец — порядочный человек, и этих его слов никогда не забуду. Трудностей у нас обеих было множество, несчетное количество, но какое-то особое вмешательство ни разу не понадобилось.

Обе мы пошли в гимназию имени королевы Ядвиги, на Вежбне. Это была страшная развалюха, но зато педагогический коллектив оказался еще довоенный, и учительницы были в основном замечательные.

Необыкновенным развлечением казалось кино. Поход в кинотеатр был великим событием, и я до самой смерти не забуду, как мы попали на «Запрещенные песенки».

Теоретически, чтобы посмотреть кинокартину, надо было часика этак за два встать в очередь и ждать. Практически в этой очереди можно было толкаться до прихода костлявой с косой без желаемого результата. Результативную технику мы освоили молниеносно. Хвост на «Запрещенные песенки» закручивался в четыре кольца и заканчивался где-то на горизонте. Мы заняли очередь, немножко выждали, после чего пошли вперед разведать ситуацию. Кроме законного хвоста, впереди образовалась неорганизованная толпа. Мы затесались в гущу, после чего оказалось, что стоим уже гораздо ближе. По прошествии некоторого времени мы снова продвинулись вперед. Именно в этот момент открыли двери в фойе.

Как законная очередь, так и нелегальная толпа ринулись вперед. Прямо возле нас через толпу прорывался милиционер, мы живенько пристроились ему в тыл. Милиционер, сам того не ведая, торил нам дорогу и отбуксировал нас аж до того места, где очередь сворачивала вглубь фойе. Там милиционер принялся наводить порядок: он отделял стоявших в очереди от не стоявших, правых от неправых.

Нас, видимо, он счел стоявшими и правыми, потому что силой впихнул в очередь. И за это замечательное место мы держались уже зубами и когтями, что требовало неимоверных усилий. Потом осталась только битва у кассы — и на «Запрещенные песенки» мы попали с первой попытки.

Мы проникали в разные кинотеатры и на другие фильмы, каждый раз разными способами, хотя принцип оставался прежним. Иногда с нами ходила мама, которая, ясное дело, приходила позже и на всё готовенькое.

Уроки мы с Янкой делали вместе, обычно у меня. Отец на работе, мать в гостях у родичей, нам было тихо и спокойно. Не помню, чтобы при этом мы что-нибудь ели, должно быть, жизнь в те времена была весьма спартанской. Но все-таки, перебравшись из трех бытомских комнат с комфортной ванной в больничный бокс с промерзшей канализацией, я была счастлива, потому что снова жила в Варшаве. По-настоящему я поняла и прочувствовала свое отношение к этому городу во время восстания, когда издали мы наблюдали зарево пожаров.