Книга Жду. Люблю. Целую - Тереза Ревэй

— Извините, мсье, но это какое-то недоразумение.

— Разве вы не ищите место манекенщицы? — удивился он.

— Нет. Совсем нет… Я здесь из-за матери. Вы ее наверняка знаете. Ксения Водвуайе, то есть Ксения Осолина.

— А я-то думаю, кого вы мне напоминаете, — усмехнулся он. — Извините меня, мадемуазель, но разве можно на меня сердиться? Кровь врать не будет, не так ли? Ваша мать передала вам в наследство красоту. Вы решили сегодня прийти вместе с ней? Я как раз принес материю для первых нарядов, в которые мы облачим наших куколок. Эта экспозиция нам так дорога! Мы должны заново вдохнуть жизнь в новые модели одежды, достойные называться таковыми. Посмотрите на это чудо!

Мужчина принялся перебирать пальцами обшитый блестками тюль.

— Проблема в том, что мама сейчас в тюрьме.

Он посмотрел на нее, округлив от удивления глаза.

— В тюрьме?

— Со вчерашнего вечера. Ее отправили в Консьержери. Она ничего не сделала, уверяю вас, — поспешила добавить Наташа со скверным ощущением, что делает из матери преступницу. — Ее обвиняют в сотрудничестве с немцами.

— Вот как. Значит, и ее тоже, — сказал мужчина, нахмурившись.

— Я пришла повидать мсье Лелонга в надежде, что он сможет свидетельствовать в ее пользу. Он авторитетный человек, и его слова имеют вес. Я не могу связаться с моим дядей Кириллом, который сражается в составе французских войск, а моя тетя Маша все еще не вернулась из Ниццы. Мне больше не к кому обратиться.

— А ваш отец?

Она побледнела.

— Он умер два месяца назад.

— О Боже! Бедное дитя! К сожалению, мсье Лелонг будет отсутствовать еще несколько дней. К тому же он сам стал объектом необоснованных гнусных обвинений. В одной мерзкой статейке, появившейся в прошлом месяце, его осмелились назвать «диктатором от моды», представляете? Да если бы не он, все институты парижской высокой моды были бы вывезены немцами в Берлин и оказались бы оторванными от истоков. Насколько я помню, ваша мать тогда очень помогла ему в его благородном деле?

Наташа кивнула.

— Думаю, так оно и было.

— Будет просто чудовищно, если мадам Ксению несправедливо осудят. Идемте со мной. Мы позвоним в Палату синдиката, узнаем, что можно сделать.

Любезность этого человека согревала сердце Наташи, у нее появилась надежда. Открытая улыбка осветила ее лицо, в то время как мужчина внимательно смотрел на нее.

— Жаль, что вы не хотите стать манекенщицей! — вздохнул он. — С такими данными вы стали бы настоящим вдохновением для многих творцов.

— Извините, мсье, но вы не назвали своего имени, — смущенно сказала она, едва не наступая ему на ноги.

— И то верно. Вот болван! Мое имя Кристиан Диор. У меня с вашей матерью много общего, знаете ли, — добавил он тихим голосом. — Превратности судьбы привели меня в мир высокой моды, но она муза, а я простой модельер в этом знаменитом Доме. Идем быстрее, девочка, мысль, что Ксения томится в тюремной камере Марии-Антуанетты[7], просто невыносима.

Завернувшись в пальто, Ксения дрожала от холода. Около двух сотен женщин были собраны в помещении со сводчатым потолком. Мест не хватало, и многие расположились прямо на сыром полу, глядя перед собой отсутствующим взглядом, лишь изредка обмениваясь с соседками короткими фразами. Было темно, словно перед концом света. Некоторые провели в этом жутком месте около двух месяцев. Ксения узнавала женщин, принадлежащих к высшему обществу, в том числе нескольких знаменитых актрис. Одну из них отправили сюда за то, что та не пожелала вселиться в квартиру, конфискованную у еврейской семьи, другую — за то, что родила внебрачного ребенка от немецкого офицера. Ксения предпочла не вступать ни с кем в разговоры и не задаваться вопросом, кто из них на самом деле виновен, а кто нет. Она не знала, что думают о ней остальные, и это беспокоило ее больше всего. Не чувствуя за собой вины, она, как всегда, не собиралась ни перед кем оправдываться.

Из-за мерзкого запаха мочи в помещении дышать можно было только ртом. По ночам Ксении казалось, что ее кусают клопы, и она была вынуждена сдерживать себя, чтобы не расчесать кожу до крови. В течение последних пяти дней она несколько раз требовала встречи с адвокатом или судьей, но надзиратели ограничивались только пожатием плеч. «Сколько времени мне суждено провести в этом аду?» — спрашивала она себя, теряя надежду. Все дела арестованных направлялись судьям, которые не имели ни возможности, ни времени успевать рассматривать их в надлежащие сроки. Ксения старалась держаться и не собиралась жертвовать своим здоровьем, но вскоре и ее стали одолевать изматывающие приступы кашля. Какой абсурд! Женщина, избежавшая ужасов большевистской тюрьмы и подвалов гестапо, оказалась во французской каталажке, стала заложницей тех горячих голов, которые хотели видеть Францию в роли непорочной девственницы, очищенной и отмытой от всякой скверны. Но разве это так просто сделать? Среди истинных предателей лишь некоторые подверглись строгому наказанию, но были и такие, кто отделывался легким испугом. Перед смертью Габриель говорил ей об этом. Можно было клеймить позором журналистов, уликами против которых служили их же статьи, или слабых женщин, предавшихся телесному греху, но кто знает, скольким настоящим мерзавцам удалось проскочить сквозь ячейки сетей, скрыв свои неприглядные делишки? Все это вызывало у Ксении Федоровны гнев. С нее достаточно. Она рывком поднялась и, едва не налетев на соседку, направилась к тяжелой двери и принялась колотить в нее, дав себе слово не отступать, пока не добьется своего.

Как ни странно, на этот раз у нее получилось. Когда ее вели по длинному коридору с грязными окнами, солнечный свет слепил ей глаза. Конвоир толкнул дверь и завел ее в маленькую комнатку, где на стульях сидели Феликс и Наташа. Увидев Ксению, они вскочили. Она не смогла сдержать удивленного возгласа. По встревоженному взгляду дочери она поняла, что вид у нее жалкий. Смущенная, она пригладила рукой грязные волосы. Редко когда она чувствовала себя настолько раздавленной.

— Мадам Водвуайе, мне очень жаль! — воскликнул незнакомый ей чиновник. — Произошло чудовищное недоразумение. Садитесь, прошу вас.

Он поспешил пододвинуть ей стул. Наташа продолжала смотреть на нее с ужасом.

— Как вы, тетя Ксения? — прошептал побледневший Феликс.

— Все в порядке, детки, — улыбнулась она. — Несколько дней во французской тюрьме — это не смертельно. Невзирая на гнетущую атмосферу, — добавила она, бросив суровый взгляд на чиновника, который выглядел обеспокоенным.

— Ваша дочь и мсье Селигзон принесли все необходимые показания свидетелей, которые полностью подтверждают вашу невиновность, — продолжил он, нервно заикаясь. — Я Жюль Жамбен, судья, к вашим услугам. У меня есть несколько писем. Из Центра помощи детям, от некоего Муссы Абади, который рассказывает о вашей поддержке во время оккупации. А также показания мсье Лелонга из Палаты швейного синдиката. Присутствующий здесь мсье Селигзон и его сестра также утверждают, что вы спасли им жизнь.