Книга Комендантский час - Вероника Иванова

Не скажу, что нападающих импровизированный спортивный снаряд сильно отпугнул, даже когда проехался по паре физиономий. Оттолкнул и отбросил чуть подальше, это да. И почти не покалечил, если не считать ссадин и синяков, которые обязательно проявятся чуть погодя.

Гораздо проще, наверное, было бы их вырубить. Всех. Уверен, у моего «спасителя» хватило бы на это сил и умений, но он почему-то предпочел щадящий вариант. Пацифист, что ли? Ну, его дело. А вот я, обладай хотя бы толикой аналогичных возможностей, устроил бы во дворе…

Кровавую баню? Очень может быть. С того момента как тяжелое дыхание Шамшата долетело до моего лица, где-то внутри, глубоко-глубоко, проснулось нечто незнакомое.

Страх? Да. Но совсем не тот, который навещал меня при каждом разговоре с Афанасием Аристарховичем. Нет, это было чем-то глубоко древним, надежно забытым и пробудившимся к жизни только волей странных обстоятельств.

Страх смерти, он же — дикое желание выжить. Да, именно дикое. Нецивилизованное. Такое, что признает для врага только одно состояние: мертвый.

Хрясь!

Еще одна разбитая морда.

Хресь!

А теперь уже камень. Раскололся.

Красивая была нимфа. Из настоящего мрамора. Не реставрированная, конечно, вся пошедшая трещинами, но по-прежнему прекрасная, как и любое произведение искусства.

Шмяк!

Точный удар под колени, и очередной противник повержен. Прямо в незастывшую бетонную массу, что очень удачно: теперь нескоро вернется в строй.

До галереи от крыльца флигеля ровно пятьдесят шагов, и я их считаю. Вслух. А заодно веду учет оставшихся на ногах противников. Отсчет и там и тут обратный, но враги заканчиваются медленнее, чем шаги: когда мы добираемся до следующих ступенек, пятерка людей, потерявших человеческий облик, все еще идет за нами по пятам.

— Куда дальше?

— Налево и до упора.

Под крышей галереи крутить брезентовую ленту над головой уже невозможно, и мы с блондином меняемся позициями. С той только разницей, что ему не нужно держаться близко ко мне.

Я пускаюсь по галерее бегом, до самого конца. Блондин коротко оглядывается через плечо:

— Уверен, что нам туда? Там тупик.

Так оно и есть на первый взгляд. Но в реальности дела обстоят несколько иначе.

Лом пробивает оштукатуренный гипсокартон в два счета. Нет, даже в один. Куски отечественного ширпотреба летят на пол, обнажая кощунственное отношение к памяти предков.

Шикарные ведь двери, из дубового массива. Не нужны здесь, так снимите, не позорьтесь! Старье, старье… Такого больше не делают и делать не будут никогда: пластиковая теперь мода на все, начиная от безделушек и заканчивая межличностными отношениями.

Я просил Фаню. Приводил доводы. Бесполезно. Хранить негде (ну конечно, кладовок по флигелям, можно подумать, мало раскидано), антикварной ценности двери не представляют (малоизвестная столярная мастерская начала девятнадцатого века с собственным клеймом, разумеется, не в счет), в использовании неудобны (потому что о смазке петель местная прислуга не слышала ничего и никогда)… На каждое мое слово находилось с десяток возражений, и я перестал спорить. Раз и навсегда. Это был мой последний бой за культуру, искусство и историческое наследие.

Замок тоже пришлось ломать: штукатурки щедро налили и туда, прямо в скважину.

— Ты скоро?

— Уже!

Дверь распахнулась, открывая взгляду еще один слой гипсокартона.

Хрясь!

Ну вот, путь дальше свободен. До самой крыши.

Эту дверь мы подпирать и не пытались: нечем было. Но следующую заклинили надежно. Конечно, в нее тут же посыпались беспорядочные удары Шамшатовых зомби, но массивные бронзовые ручки должны выдержать натиск, лом им в помощь.

Узкие коридоры, свернутые угловатой спиралью, винтовые лестницы. С непривычки тут легко заблудиться, на себе пробовал, но когда наконец выбираешься на простор…

С высоты голубиного полета город вокруг был виден недалеко — до ближайших бизнес-центров, неуместными бастионами вздымающихся посреди старинной застройки, но и того, что открывалось взгляду, хватало, чтобы ужаснуться.

Над городскими кварталами поднимались дымы.

Дома не горели, и то слава богу. Горели машины, судя по характерному цвету дыма и запахам, доносящимся с улицы. Как будто все водители разом вдруг забыли, как управлять транспортными средствами, и устроили большой дружный бумсик.

А еще город шумел. Не оружейной пальбой, правда. По-простому: грохоты, лязги, трески. Крики, опять же, причем не слишком человеческие. То есть кричали, скорее всего, люди, но не слышалось в их голосах ничего осмысленного или хотя бы членоразборного.

Генеральская усадьба тоже погромыхивала. Местами. С крыши над галереей плохо было видно, что происходит во дворе: мешала вычурная балюстрада карниза, а подходить ближе как-то не хотелось. Гораздо практичнее дать немного воли воображению и представить, что Шамшат с Серегой, должно быть, выбрались на свет божий и мечутся сейчас меж оставшихся статуй и кустов, переворачивая по ходу и то и другое. Где-то поодаль Анжелка явно пробует выбраться из запертой комнаты, разнося вдребезги домашнюю утварь, а в новомодном интерьере из стекла и стали Афанасий Аристархович глазами снулого судака смотрит на дверь, поджидая новую жертву…

— О чем задумался?

Мы еще и болтать сейчас будем? А впрочем, почему бы и нет?

— Да так, о разном.

— Жалеешь?

— Кого?

Блондин пожал плечами:

— Тебе виднее. Но жалеешь, это точно.

Дом, превращающийся в руины? Ага. Печальное ведь зрелище. Хотя это началось не сегодня и не вчера, а давным-давно, может, еще до моего рождения. И то, что происходит сейчас, всего лишь закономерный итог естественного цивилизационного процесса.

— Здесь было здорово. Могло бы быть.

— Твоими стараниями?

Не хочу хвастаться, но всю свою жизнь… Ладно, всю свою сознательную «взрослую» жизнь я потратил на этот комплекс сооружений, чтобы привести его в порядок. И у меня даже получалось. Если не мешали.

— О них лучше забыть. Обо всем. И сразу.

— Почему?

Любопытный, зараза. И смотрит так заинтересованно, так искренне, что посылать — неудобно. Невежливо. Стасик же хороший мальчик, воспитанный.

— С полудня я здесь больше не работаю.

— Уволился?

— Уволили.

— За что?

Понимаю, делать нам все равно нечего, только ждать, как говорится, у моря погоды, но вопросы уж слишком настойчивые.

— Это имеет значение?

— Плохо работал?