Книга Маленький парашютист - Татьяна Чекасина

От испугавшей самого себя раскованности, его лицо стало похоже на спелый абрикос. Понизу его щёки темнели щетиной, но скулы были упругие, нежно-розовые. Здоровый цвет лица сделался сверхздоровым, а потому диковатым, отталкивающим.

– Вы не хотите прийти ко мне в гости? Сегодня, например… – Неожиданно пригласила Ирина Костюкова с интонацией немного насмешливой, но в её голосе он услышал то, что хотел услышать сам.

После столь обычных слов она могла ожидать, чего угодно, только не этого: его лицо дрогнуло, точно предсмертной мукой, потеряв прекрасную абрикосовость, оказавшись обычным, даже интересным мужским лицом. Жалкий смешок (не иначе – победителя) вырвался из приоткрытых крепких губ. Она ещё раз обозвала его про себя болваном, уже пожалев о затеянном, но эти крепкие губы показались ей способными на волевое сжатие, должны же они быть на это способны! Она встречала мягких людей, имеющих мужественные профессии, но такими они были дома у столов, на которых раскладывали награды и фотоснимки. В рабочей обстановке выглядели совсем другими. Этот же и там, на стерне, где она давила кроссовками дымные грибы-дождевики, а в небе надрывался мотором работавший на тренировке зелёный, с виду военный вертолёт, был удивительно несоответствующим… Впрочем, она не видела его на пожаре: тушили они не городские постройки, а тайгу десантом, сбрасываемым, если не в пекло, то в его непосредственной близости.

– Приходите сюда к концу рабочего дня.

Он медлил, ему, конечно, показалось, что предложение снится. Кивнул. Поблагодарить мешала горловая спазма. Ноги понесли к порогу. Ноги робота. Весь он показался ей роботом, совершенным механизмом, программное управление которым или сбилось, или перешло в её руки. Вот дела! Явился парашютист с точностью также механической. Ирина Костюкова закрыла кабинет, в беспокойном коридоре то и дело с кем-то прощалась:

– Чао!

– Дежуришь?

– До завтра!

– Привет родителям, – ответил кто-то.

«У нее дома родители, – огорчился Коля Пермяков, тут же подумав: ничего, познакомлюсь. Неужели решила показать как жениха? А чем я ей не пара?» Но пока шли они шумной центральной улицей до её дома, Пермяков всё больше переживал наличие каких-то родителей, которым передал привет встретившийся в коридоре сотрудник. Ну, вот и прибыли… Однокомнатная квартира, до отказа забитая неодушевленными предметами, места для родителей не имела. Все стены занимали книги на стеллаже, возле которого впритык стояла тахта, накрытая драпировкой. «В “Художественном салоне” купила», – бросила Ирина. У глядевшего в небо окна стоял письменный стол, на котором лежало и стояло всё, что нужно для работы журналиста, который дома больше пишет, чем в редакции, где отвлекают, звонят, являются непрошеные посетители. Обстановка спартанская, продуманная и… не женская. Парашютисту показалось, что слишком много тут бумаг, книг, офисных предметов, которые, по его понятию, совершенно не нужны дома, особенно, женщине. Как вошли, Ирина упала на диван, чтобы дотянуться до звонившего в глубине стеллажа телефона, не примеченного гостем среди книг (думал – в дверь звонят).

– Зале-зай! – скомандовала в трубку, а гостю: – Располагайся! Кофе соображу.

Он не увидел стульев и осторожно присел на эту красиво застеленную тахту. Пульс был, как после выброса, когда ещё не освоился, только вышвырнулся, осознав высоту. Сердце билось провально. Твердил про себя: «Главное – поговорить». Гуляя до шести часов под окнами редакции, думая о грустных глазах Ирины, о её натянутой улыбке, он воображал, что услышит искренние слова признания и в ответ обнимет её (дружески!) Дальше, по идее «дружба» кончится и начнётся главное: Ирина улыбнётся той, особенной, прекрасной улыбкой, глаза вспыхнут завораживающе… Как же ярко он видел это её лицо, эту улыбку! Сегодня «догадался»: нет той улыбки потому, что настроение плохое! Стало быть, произошло что-то с нею после их первой встречи, после знакомства ослепительного, когда в этом лице читались: счастье, радость, любовь…

Напоминание о родителях сбило его, ставшего не в меру впечатлительным. Сам сто раз говорил: «Привет родителям», но это не означало ещё, что они должны существовать на самом деле. Всё, что касалось Ирины Костюковой, Коля Пермяков стал воспринимать крайне серьезно. Пока она была на кухне, он осмелел: прекрасно, что ни матери, ни отца… Вбежала она с подносом, грохнула его на журнальный столик, села рядом, расставив ноги в брюках, закурила. Ему не нравились курящие женщины, и сам он не курил. Но Ирину, лишь подняв глаза от земли и распутав стропы, увидел бегущей с сигаретой (не загасила – познакомились). Докурив одну, зажгла другую. В редакции сидела с огоньком в пальцах, будто это был аккумулятор её жизненной энергии. Вслух не возражал, не время.

– Хм… Ирина! Я уже начал спрашивать… насчет… Настроение, говорю, у тебя, Иринушка, не того… Не весёлое что-то…

Она поперхнулась дымом. Кашляла безутешно. Он слегка похлопал её по спине, но она отмахнулась зажжённой сигареткой: мол, пустяки… Телефон встрял. За время их знакомства Пермяков невзлюбил эту принадлежность цивилизации. Сам не пользовался. Если срочно требовали в отряд, посылали дежурного постучать в окно. Так будили и других в их одноэтажном маленьком посёлке.

– Зале-зай!

Только её глаза устраивались во внимании на его лице, опять раздавался навязчивый треск, следовала та же команда. Сделалось ему куда грустней, чем когда услышал привет несуществующим родителям. Теперь звонили в дверь. Пришедшие мужчины вели себя развязно: хозяйку хлопали по плечу, называли «старухой», «коллегой» и… «крошкой». На кухне кто-то (не Ирина уже) варил кофе. Кто-то дергал дверцу шкафа, доставая с полок посуду. Привычно расселись, кто где.

– Знакомьтесь, ребята…

«Ребята» были куда старше Пермякова, но и Ирины. Впрочем, о её возрасте не спрашивал, казалась молодой. Она быстро и складно рассказала о нём, о парашютисте, прочитав, кажется, наизусть тот самый газетный очерк, написанный ею и напечатанный на видном месте газеты с портретиком героя в углу полосы. Гости слушали. Лица их выражали весёлость. Пермяков не раз сталкивался с восхищением собственной персоной, а потому поглядел снисходительно на этих «престарелых» людей (им, наверняка, было под сорок). Самому старшему даже и полтинник можно было дать. Его звали Никодимом. Одет он был в серую тройку, накрахмаленную сорочку. Лицо, контрастно наглаженной одежде, выглядело мятым. Под маленькими, вертикально посаженными глазками слоились мешки. В движениях Никодима не хватало устойчивости. Когда он поднялся с дивана, руки расставил для равновесия. Работал он каким-то химиком.

Второй, по фамилии Рыбин (имя не называлось), в противоположность Никодиму был одет в войлочный свитер. В таком лохматом одеянии он казался огромным и сильным, но спортсмен Николай Пермяков отметил, что мощь Рыбина фиктивна, она – жировая запущенность. Лицо этого тюфяка пряталось в таком количестве волос, что глаза выглядывали, как из стога. Оказался он каким-то «философом».

Третьего парашютист видел в редакции, он работал «в другом отделе». Забегая в комнату к Ирине, этот тип не замечал сидевшего за ненужным столом Пермякова, уныло ломавшего скрепки. Он болтал с хозяйкой кабинета на их газетческие темы. Звали его почему-то Петровичем. Внешность у Петровича была непримечательной, зато язык – не попадись. Николай его побаивался, и всякий раз ждал, чтоб его поскорее унесло. Петрович расположился на полу, скрестив на ковре ноги по-турецки, глядя на Ирину, которая лежала на диване за спиной Коли Пермякова (к его огорчению), по-прежнему отвечая на звонки, но уже не говоря своё «залезай». Жить она не могла без телефона.