Книга Вчера - Василина Орлова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Бабушка рассказывает о своей матери, называя ее на «вы». И моя мама зовет бабушку, свою мать, на «вы». Я плохо помню прабабку свою, хоть и застала ее в живых. Было в ту пору бабке Еве за девяносто. Обширная клетчатая шаль с бахромой прикрывала маленькую голову, и прятала всю тоненькую бабку. Заострившийся подбородок с сиреневой тенью высовывался из этой шерстяной норы. Глаза, обметанные глубокими коричневыми тенями.
Большую часть оставшихся на веку дней бабка Ева проводила в закутке за печью. Там был настелен топчан, лежали старый матрас и одеяла. Была на старости лет одна причуда у бабки Евы. Постоянное чувство голода. На кухне заполночь вдруг начинали стучать чугунки, звякать кастрюли. Это бабка Ева выходила на ночной промысел. Старуха, многажды в жизни не доедавшая, схоронившая троих детей, доживала свои дни в бесконечно далеких временах.
— Шо вы тут гремите? Шо лазите, — вставала и шла на кухню бабушка, — Хиба ж вам мало дают исты? Идите уже!.. О, Господи…
Старая шла за печь, а в складках одеяния уже был похован подвернувшийся пирожок…
Изредка прабабка выходила на свет божий. С пренебрежением отталкивала любопытствующих правнуков, или неласково пригощала мягкими от давности конфетами. И даже близость смерти не могла лишить ее руки крестьянского загара. Топала в сапожищах по двору, задавала корм курам. Она умерла, не дожив до столетия шесть лет.
Как-то нас, расшалившихся, призвали:
— Не бегайте в хате, идите на вулыцю.
Мы, городские дети, слышали подобное в многоэтажках, а тут удивлялись:
— Это ж первый этаж! Разве под нами кто-то живет?
— Живут, — был ответ.
— Кто?
— А кто под землей живет?
— Прабабушка, — прошептал кто-то из нас.
Неожиданная эта догадка надолго стала аргументом в пользу тишины в доме.
У нашего Лешки глаза в точности как у прабабки. Я сверяла по ретушированной фотографии. Не сгинули драгоценные крупицы наследственной информации, не распалась бесследно двойная спираль ДНК. Не ушел совсем человек.
— Колысь приснився мне сон. — Продолжает бабушка свою повесть. — Шо я по озеру, там, на дольше, озеро было билыпе, чем счас, и я по нему плыву. Вдруг вижу двое биленьких каченяток — утят. Я и кажу: «Ой, Боже, яки красивы коченятка». А хтось у меня за спиной, с бородой белой до пояса: «Оба твои и судьба им одна». Прокинулась я, скоро понесла. Дождалася Саши, потом Вари. Все думала, что за судьба? Вместе ль под машину попадуть, але ще шось?.. Ан бач оно как: Саша взял разведенну, та и Варя пошла за разведенного. От и судьба така…
Она пошла, встала на колени под иконами, зашептала. Иконы, украшенные цветами из фольги, обрамленные вышитым рушником — в углу, напротив печки. В рамку воткнута сбоку фотография внучки Сашеньки. На другой стене — еще фотографии. Саши, Варвары, Ганны… Всей необъятной родовы нашей.
Молила она Бога за нас за всех, за родных детей и пришедших с ними в семью. Отвращает беды от нас, нужды, муки и грехи, посылает нам ангелов-хранителей. И по сей час знаю: это она бережет меня в пути и в дороге, прощает вольные и невольные прегрешения, в мыслях ли, в делах ли. И это она обороняет всех нас от врагов и супостатов, предназначает нам лучшую долю. Аминь.
Завершились пары.
Куда теперь?
Поправляю лямки рюкзака — тяжел ты, груз знаний. Особенно если таскать тебя за плечами. То ли дело голова — столь восхитительно невесома…
Лечу по коридору, всюду — двери. Большей частью фанерные. В иных — дыры, проковыряли студенты, перед экзаменом ошиваясь по сию сторону Рубикона.
Тьфу-тьфу, чур меня! Надо же, посреди семестра такие страсти пригрезятся. Студент гонит прочь даже тень воспоминаний об экзаменах.
Университетский лифт нетороплив, исполнен внутреннего достоинства, временами капризен. Когда в него до отказа набивается молодого народу, охает, стонет, занудливо хныкает, противно электрически дребезжит, выгоняя лишнего, кто вскочил в последний момент и расслабился: успеваем.
— Забьем стрелку на большом сачке? — В данный момент кто-то в здании наверняка произносит эту фразу.
— Вариант, давай забьемся, какие проблемы, с полпинка.
Последняя фраза переводится как «да». Поясняю на всякий пожарный, мало ли.
«Сачок»… Если отечественная филология выковывается в МГУ, то будущее родного языка туманно. Холл первого гуманитарного корпуса и правда сходен с рыболовным сачком — кишмя кишит нашим братом, как головастиками. Но есть еще теория — слово «сачок» происходит от глагола «сачковать». В этом, думается, более житейской правды.
Старательно впечатывая каблуки в звонкий мраморный пол, пересекаю простор сачка в смутной надежде на оклик. Увы, никого знакомых.
— Так куда?..
Впереди Никита! Явно не спешит. Обогнать, кивнуть небрежно: «Привет, я тороплюсь»?.. «Ну, торопись»… Плечами еще пожмет, чего доброго. Его забавная тень прыгает в такт походке, кособочится. Никита прет, чуть наклонившись вперед, глядя прямо перед собой. Этакая устремленность в никуда.
Прибавляю шагу. Хлопаю снятой варежкой по плечу, захожу с другого.
— Катерина!
— А ты надеялся узреть королеву Анну?
Удивлен? Обрадован? Вроде того, но навряд. С чего бы?
— Славка говорит, ты похожа на королеву Анну.
— На самом деле я — Лоренцо Валло.
— Почему? — Ошарашен.
— Ну, вообще-то Лоренцо Валло — это глагол.
— Как это?
— Слитно. И с маленькой буквы. Лоренцовалла, лоренцовалла и постепенно налоренцовалла.
— Надо лоренцовалл перелоренцовать, перевылор… перевыр…
Вот такой треп. Возвышаюсь над Никитой на эскалаторе.
— Ты куда сейчас?
— В библиотеку.
О, банкротство моих хилых надежд.
Станция метро Кропоткинская.
— Мне выходить, — произносит Никита. Безо всякого сожаления.
— Мне тоже, — решаюсь я.
— На этой станции можно играть в шахматы, — произносит Никита, глядя на мраморно-гранитный пол. — Восемь на восемь разноцветных клеток, — я считал… Мы здесь как фигуры. Куда пойти?..
— Было бы действительно здорово набрать команду, сыграть. — Пропускаю мимо ушей двусмысленность «пойти».
— Как-нибудь, — хмыкает. — На королеву ты не потянешь, может, ладьей?
— Пешкой. Без возможности стать королевой играть не стоит.
Скотина. То «королева Анна», то «не тянешь».
— Живешь в этом районе?
— Нет. Просто я тоже хотела поехать в библиотеку…