Книга Кунст (не было кино). Роман с приложениями - Сергей Чихачев

– Здравствуйте, я насчёт надгробия. Меня зовут Сергей. Вы меня помните? – обратился я к нему.

Сухощавый и низкорослый мастер улыбнулся мне как родному:

– Конечно помню, – гортанно выговорил он. – Сейчас пойдём посмотрим могилу. Только я инструменты оставлю. Устал таскать.

Ещё через три минуты мы, не торопясь, шли по направлению к нужному участку. На кладбище, среди мёртвых, так близко к тусклому окошку смерти, как только она разрешает подойти, не разрешая, впрочем, влезать внутрь, я всегда чувствую себя печально, спокойно и славно. Амат всё время улыбался, был крайне дружелюбен, и его неторопливый гортанный голос привёл меня в состояние совершеннейшего умиротворения. По дороге мы с ним дружески беседовали.

– А ты камень какой хочешь? – участливо спрашивал меня слуга Танатоса.

– Чёрный, – ответствовал я, – просто чёрный.

– Вертикальный? – с бесконечным пониманием пытался уточнить коллега Харона.

– Вертикальный, – подтверждал я.

– Ну и правильно, – тут же ободрял меня вассал Анубиса тёплой улыбкой, – какие же памятники горизонтально ставят? Знаешь, такие широкие бывают? Так вот, они неправильные. Мы их телевизорами зовём… А надпись будешь большую делать?

– Нет. Небольшую… – Я словно плыл по волнам приязни, исходящей от могильщика. На кладбище, кроме нас, больше уже никого не было. Мёртвые на сегодня проводили своих живых по домам.

– И правильно, – одобрял меня Амат. – А то, бывает, много пишут. И пишут неправильно в основном.

– А как это, «неправильно»? – переспросил я.

– Пишут не то, – горестно и одновременно лукаво вздохнул Амат, – совсем не то. Вот, смотри… – Он остановился и показал мне на невысокое серое надгробие. – Смотри, вот Петров Виктор Александрович, тысяча девятьсот сорок седьмой – две тысячи пятый, видишь? Да?

– Да, – подтвердил я, глядя на могилу.

– Ну и что ты узнал из его плиты? «От скорбящей вдовы и детей»? Это слишком общая надпись. Она ничего не говорит. Вдова и дети есть почти у всех мужчин, да? И им положено скорбеть. Я бы так ничего о нём и не знал, если бы не проходил мимо могилы тогда, когда там плакала мать Петрова В. А. Понял? Я тогда послушал её и узнал, что, когда он был маленький, он не мог заснуть, если мама не просовывала ему сквозь узкие деревянные прутья кроватки ладонь. Ладонь была сухая, она пахла огуречным рассолом или домашними тряпками, а иногда жаром утюга. И Витенька засыпал, обхватив эту ладонь и дыша в неё. Вот это, мне кажется, надо было писать на обелиске. Это гораздо больше сказало бы о покойном. И заставило бы всех прохожих его, кстати, пожалеть. Или вот, смотри… – Мы прошли ещё несколько рядов; у меня тем временем слёзы подступали к глазам, в горле встал комок, а Амат продолжал: – Вот, например, Прохомьев П. П. Ну и что? Ну написали годы жизни, да? Лучше бы они написали, как в третьем классе он шёл с одноклассником из школы домой, и товарищ его жаловался, что стукнулся коленкой и она сильно сильно болит. А он, тогда ещё не покойный П. П. П., размахнулся для смеху портфелем и со всей силы засветил товарищу по больной коленке так, что тот упал прямо на серый асфальт и горячие слёзы брызнули из глаз. Потому что у него была трещина в коленной чашечке. А Прохомьев П. П., ныне, к счастью, покойный, заржал и убежал. Вот это бы написали, а?

– А откуда ты это знаешь? – оторопел я.

– А не поверишь, тот одноклассник приходил. – И Амат улыбнулся, сверкнув полосой белых зубов. – Приходил на могилу плюнуть. По-настоящему. Я его выгонял отсюда. И пока я выгонял, он мне всё рассказал. Представляешь, да?

Я не представлял. То есть мне было понятно, что человек мог быть в детстве дрянью, это да. Но помнить о таком унижении десятки лет, а потом найти могилу обидчика и плюнуть на неё? Вот это было решительно непонятно…

Я бы, например, скорее на неё нассал.

Мы пришли и остановились. Лицо Амата посерьёзнело. Он кинул несколько быстрых взглядов на оградку и за неё, а потом отрицательно покачал головой:

– Э… Тут, конечно, проблема большая, – донёсся до меня его голос.

Я в целом был готов к тому, что заплатить придётся много. Похоронные хлопоты любовно и ненавязчиво познакомили меня с миром, где деньги берут за всё, где достаточно лишь лёгкого полунамёка, движения брови, чтобы тебя поняли и мигом решили проблему за наличные.

– Вы просто скажите, сколько это будет стоить, – мягко выдал я вежливую фразу, переходя на «вы», чтобы убрать эмоциональный контакт и быстрее перейти к вопросу о взятке.

– Тут не такой вопрос, – коряво и серьёзно ответил Амат, поддержав «выкальную» дистанцию. – Смотрите, чтобы нормальный камень поставить, вам нужно опалубку сделать, да? Ну постамент. А тут не сделаешь никак. – И он показал на старый бордюр, который почти переплёлся с бордюром соседней заброшенной могилы. – Здесь придётся соседний участок трогать тогда, потому что сползло всё немного. А мы не имеем права. Нам согласие владельца нужно обязательно. А так не можем: ни за деньги, никак, понимаете, да?

– А владельца можно найти? – упавшим голосом спросил я.

– Вряд ли, – задумчиво покачал чернявой головой Амат. – Тут могила заброшенная, видите, да? Сюда уже лет двадцать никто не ходит.

– Но мы же только опалубку сделаем, а потом вернём оградку на место. – Я не сдавался. – Я готов за свой счёт, если что, могилу им расчистить и камень получше поставить. Ну как?

– Бесполезно, – не соглашался Амат. – Никто не разрешит. Никто. Закон такой. Даже с управляющим бесполезно говорить. Деньги не возьмёт. Э, зачем ему проблема такая? – Голос Амата становился всё гортаннее. – Когда ему проще участки продавать законно, да? Миллион сто стоит участок. А если тут наследник зайдёт? – Амат кивнул в сторону могилы. – Всё тогда. Выгонят управляющего. И кто будет участки продавать за миллион сто? Другой человек будет, да. Зачем ему это надо?

Я мысленно проклял законодательство, управляющего и наследников соседней могилы, которые забыли о ней, а то и вовсе безответственно перекинулись, не подумав обо мне. Сползло, твою мать! Сползло! Тут с живыми-то не знаешь что делать, а ещё и могилы ползают.

Глава 6

Кладбище, слава тебе господи, закончилось: я вышел за ограду, а Амат лёгким шагом двинул к конторе. Проблему с памятником теперь надо было как-то решать. Я не очень представлял как, поэтому данную скорбную мысль пришлось отложить на потом. Опять метро (огромный крюк, чтобы снова не пройти мимо торжества бактерий имени Анастаса М.). Потом пришлось вылезти на поверхность и ловить машину – до улицы Рябиновой метро мстительно не провели.

Москва вечером, забитая насмерть душными миллионными пробками, выглядит чудовищно. Потоки, потоки, потоки красных огней стоп-сигналов. Они замерли в бессильном ожидании – и те, которые образуют собой большую мерцающую красную реку на Кольце, и те, которые пытаются влиться в этот бессмысленный поток красными дискретными ручейками. Летом над красной рекой стоит дрожащее марево горячего воздуха. Зимой на красную реку валит снег, превращаясь в слякотную жижу. Весной и осенью река обливается дождём. Погода меняется. Пробки – нет. Газете «Вечерняя М.», мне кажется, надо сменить логотип. Сделать его из сотен тысяч бездушных красных огоньков. Пробки – вот что такое вечерняя Москва. И ничего больше.