Книга Благословенное дитя - Лин Ульман

Лаура, и раньше ездившая этой дорогой, сказала, что обычно поездка до Хаммарсё на машине занимает двое суток. Двое суток с ночевкой в Эребру. Однако Эрика выехала слишком поздно, а в дороге ее застала снежная буря, поэтому она добралась только до Арвики. Она не стала останавливаться, чтобы поесть котлет с пюре и брусничного варенья. Исак был прав. Слишком темно. Скользко. Ей не следовало ехать.

Эрика громко сказала:

— Вот так люди и гибнут, они просто ездят на машинах в такую погоду. — И еще: — Ты был совершенно прав, Исак. Мне не следовало ехать!

Рядом с ней на пассажирском сиденье лежал мобильник. Ей нужно всего лишь набрать номер. Уж кто-кто, а Исак поймет. Он даже примется уговаривать ее вернуться в Осло. У него гора с плеч свалится. Она ехала по шоссе и собиралась остановиться перекусить в Боде.

— Нам придется притворяться, что мы любим друг друга, — сказал Исак.

* * *

Тонконогий мальчик колотит в дверь дома Исака. Кажется, он простоял там целую вечность, прежде чем дверь открылась. Увидев отца, лежавшая в траве Лаура прижалась к сестре и простонала:

— ОЙ-ОЙ-ОЙ!

— Заткнись, да заткнись же, — прошептала Эрика.

Потом Эрика не сможет вспомнить, правда ли Исак схватился за волосы, словно чокнутый профессор из комиксов про Дональда, и заорал мальчику: «ДЬЯВОЛ! УБИРАЙСЯ ОТСЮДА, НЕ ТО Я ОТРЕЖУ ТЕБЕ УШИ И СЪЕМ ИХ НА УЖИН, МАЛЕНЬКИЙ ЗАСРАНЕЦ!»

Эрика только помнит, что когда дверь открылась и из-за нее появился Исак, то мальчик настолько удивился, что упал на спину и несколько минут притворялся мертвым.

* * *

Она едет на Хаммарсё. Она слышит гул двигателя, шум печки и шорох зимних шин. Порывы ветра, мокрый дождь и снег, тающий в воздухе и каплями оседающий на лобовом стекле и на мокром асфальте шоссе. Дворники — вправо-влево, вправо-влево, раз-два-раз-два-раз-два, как маятники. Их стук напомнил Эрике о часах в гостиной, в доме Исака.

Он стоял перед часами, а вокруг него девочки. Теперь Молли тоже проводила лето на Хаммарсё. Однажды она просто взяла да и появилась там, откуда ни возьмись. Тогда ей был год, и она сидела в большой красной коляске перед домиком из белого известняка. Она кричала, кричала и кричала. Ей хотелось выбраться из коляски. На голове у нее был старомодный чепчик.

Исак стоял перед часами в окружении дочерей. Молли уже умела стоять, ходить и разговаривать. Они рассматривали маятник и тяжелые гири. Прежде часы принадлежали Алфу Лёвенстаду, отцу Исака, который был морским священником в Ливерпуле и умер в возрасте пятидесяти двух лет. Часы вместе с матерью Исака и самим Исаком — худеньким двенадцатилетним мальчиком — доплыли до Швеции на корабле. Из Лондона до Гётеборга. Ключ от часов хранился у Исака, и каждый раз, чтобы подтянуть гири, он отпирал небольшую стеклянную дверку. Он звал дочерей, ждал, когда они соберутся вокруг него, и поворачивал ключ в замочной скважине с таким выражением лица, словно собирался показать им золотые слитки или груду алмазов или жемчуга.

«Да! Он всегда бы таким», — подумала Эрика, пристально глядя на ехавшие впереди машины (внезапно ее автомоболь начало бросать из стороны в сторону, напоминая о том, что она едет слишком быстро). Все, чего он касался, становилось необыкновенно важным, просто потому, что он так говорил, и потому, что к этим предметам прикасались его пальцы. Каждый предмет превращался в рассказ. Эрика помнит секретер в гостиной — Исак сделал его сам, как и рабочий стол в мастерской, и деревянную лошадку Лауры, которая потом перешла к Молли.

— Трогать секретер строго воспрещается. Там у меня хранятся важные бумаги, — сказал он, — и я не хочу, чтобы дети даже близко подходили к ним.

Эрика помнит все это. Она помнит, как сидела босая на диване и читала сборник рассказов «Моя жизнь», дожидаясь, когда выглянет солнце и перестанет идти дождь. Тогда она наденет купальник в горошек и пойдет загорать на скалу вместе с Марион, Фридой и Эмили. А может, с ними еще пойдет Эва. И она помнит Рагнара — от него пахло колой и морем, он был уродлив, но в то же время прекрасен. Это зависело от того, как смотреть на него: с открытыми глазами или прикрыв их.

Она помнит, как Исак, топая, вышел из мастерской и увидел ее. «Сейчас он будет ругаться, — подумала она, — потому что я сижу тут и мешаю ему. Но я же не шумела, меня вообще не слышно. Хотя… хотя… я листаю книжку и страницы шелестят. Может, Исак услышал шелест? Исак слышит то, чего другие никогда не смогут услышать». Об этом было написано в журнале «Лайф». То есть он не слышал звуки, а видел их на экране. Как у зародыша бьется сердце. Контуры мозга, похожего на финик. Затемнение в матке — двое детей вместо одного.

Лаура, которая лучше всех знала отца, говорила, что Исак слышит все. Он слышит, о чем Эрика с Лаурой разговаривают, даже если они далеко. Он даже может слышать их мысли. Слова и мысли отражаются на экране в виде черточек и точек. Если не хочешь, чтобы Исак узнал о чем-то, лучше вообще об этом не говорить и даже не думать.

В траве лежат две глухонемые девочки. Их рты и мысли на замке. Решение нашел Рагнар, мальчик с худыми ногами.

У Рагнара пять подшивок комиксов про Супермена, и он знает все о сверхъестественных силах. Рагнар сказал, что у Исака суперслух и взгляд-рентген. Он много чего знал об Исаке. Однако Исаку, как и Супермену, доступно далеко не все. «У него есть уязвимое место», — сказал Рагнар. Надо лишь отыскать его — и дело в шляпе.

— Если Супермена лишить силы, то он станет слабее последнего слабака, — сказал Рагнар.

Эрика с Лаурой кивнули. Они никогда не читали комиксов о Супермене. Лишь иногда про Фантомаса — да и то если все остальное было прочитано от корки до корки, а до четверга, когда в киоск привезут новые журналы, еще море времени.

Рагнар показал Лауре с Эрикой секретный домик в лесу и сказал, что, пока они не выяснили, где у Исака болевая точка, они должны разговаривать на особом тайном языке, потому что тогда не важно, слышит Исак их или нет. Рагнар сам придумал тайный язык. В основном это был воровской жаргон, только он усложнил его. Например, на жаргоне вокруг гласного звука должен быть один и тот же согласный. То есть «я» будет «йай», а такой язык любой дурак поймет. На языке Рагнара «я» — это «йакегой», а «я тебя люблю» — «йакегой эломсоткоперос тобегой». Произноситься это должно так, как будто говоришь по-русски.

В секретном домике у Рагнара есть целый ящик всякой дребедени, которую он подобрал на побережье. Вещи из стран, расположенных по ту сторону моря, на востоке. Глядя на надписи, он придумывал алфавит и заучивал иностранные слова. Например, волшебное слово «СТОЛИЧНАЯ», написанное на этикетке водочной бутылки.

Однако первой фразой, которую выучили Эрика с Лаурой, было «йакегой эломсоткоперос тобегой». Эрика помнит, что, перед тем как вечером лечь спать, она повторяла про себя слово «эломсоткоперос». Эломсоткоперос, эломсоткоперос, эломсоткоперос. Произнося его, она поняла всю красоту этого слова. Лаура почти сразу бросила учить тайный язык Рагнара. Он показался ей слишком трудным. А вот Эрика не бросила. Ей нравилось разговаривать на языке, который понимали лишь они с Рагнаром.