Книга Баллада о Сандре Эс - Канни Меллер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Нет. Это Ребекка, моя дочь.
– Ваша дочь? А какая она теперь?
– Она утонула, когда ей было девять.
Я не знала, что сказать. Эта девочка будто вцепилась в меня и не отпускала.
– Она умерла. Как и ее папа. И все из-за меня. Наверное, во всех бедах я одна и виновата.
– Как это? – у меня пересохло во рту, к горлу подкатила тошнота.
Юдит все сидела, опустив взгляд, а я гадала, что с ней происходит. Может, у нее помутился разум? Или, что еще хуже, она в здравом уме и готовится рассказать мне что-то такое, о чем еще никому не рассказывала? Если восьмидесятилетняя старуха вдруг признается в убийстве – что тогда делать? Идти в полицию?
– Ты, наверное, уже поняла, что я еврейка?
Я кивнула – вроде да, хотя я над этим особо не задумывалась.
– Когда началась оккупация Норвегии, я вступила в движение Сопротивления.
Я пыталась вспомнить хоть что-нибудь про оккупацию Норвегии, но в голове на этот счет было совсем пусто.
– Ты, наверное, слышала про человека по фамилии Гитлер? – спросила Юдит, не скрывая уже привычной иронии.
– Если вы кого и убили, то не его. Иначе я увидела бы вашу фотографию в учебнике по истории.
Юдит даже не улыбнулась. Может быть, она вообще меня не слушала, погрузившись в собственные мысли.
– Отца арестовали, братьев забрали прямо со школьной скамьи. Маму увезли на допрос. Все в один день. Я пришла домой и никого не застала. Я тут же поняла, что если хочу остаться цела, надо спешить – ведь я распространяла листовки, и не раз. Антирежимная деятельность, понимаешь?
Юдит посмотрела на меня так строго, как будто это был вопрос большой важности – понимаю я или нет.
– Допрос – такая вещь, которую не всякий выдержит. Можно и расколоться, назвать имена товарищей, и тогда их тоже заберут. Понимаешь? Важно было поскорее скрыться.
Юдит крепко сжала мои ладони. Я кивнула, хотя и не очень понимала, о чем речь.
– Мне помогли сесть на поезд, потом я ехала на грузовике через леса – долго, не знаю точно сколько. Нас было много, мы все лежали под брезентом и боялись вздохнуть. Дети там тоже были. Родители напоили их снотворным, чтобы не было шуму. В какой-то момент послышались выкрики на немецком – тогда мы поняли, что добрались до границы и теперь – пан или пропал.
Юдит смотрела прямо перед собой, в никуда, и будто забыла, что я рядом.
– Потом я осталась одна в маленьком городке на западном побережье Швеции. Одна, понимаешь? Тебе известно, что означает это слово?
Я кивнула, встретившись с ней взглядом. Что-что, а одиночество – знакомая мне штука.
– Я хотела домой, к родителям, к обычной жизни. Но вскоре мне стало ясно, что назад дороги нет. Меня взяли работать в магазин шляп. Я умела загибать поля и знала, как придать округлую форму тулье. Меня научила мама. Темная комнатушка за стенкой салона стала моим домом на два года. Когда я прибыла туда, мне было восемнадцать, а в двадцать я…
Повисает молчание. Юдит тяжело дышит. Я хочу услышать рассказ до конца, но не смею торопить.
– Сигне, хозяйка магазина, дала мне портативный радиоприемник, – произносит наконец Юдит, снова мысленно оказавшись в той темной комнатушке. – Я слушала новости, все ждала, когда заговорят о Норвегии.
– Вы ведь могли позвонить.
– В те времена Норвегия была ой как далеко! Разве ты не понимаешь? Оккупированная страна, закрытые границы. А я была чужачкой. Ох, и зачем я только рассказываю, – вдруг застонала она, будто от нестерпимой боли. – Ты не поймешь. Никто не поймет. Никто не может меня понять!
Юдит отняла у меня фото той девочки. О ней речи пока не было, а я не решалась спросить. Взгляд ее проникал в самое сердце, а что она могла бы рассказать – и подумать было страшно.
Юдит положила снимок на колени, прикрыв лицо девочки рукой, будто защищая. Я взяла другую фотографию – молодого мужчины в военной форме.
– Кто это? Ваш муж? – спросила я, надеясь, что рассказ продолжится.
Юдит только рассмеялась в ответ, но вдруг резко замолчала и даже пролила молоко на одеяло.
– Поосторожней с моими снимками! – закричала она, как будто это я развела грязь. Юдит снова превратилась в капризную старуху, желчную и несчастную. Я собрала фотографии и помогла Юдит улечься в постель. Она устала и велела закрыть саквояж, спрятать его под кровать и оставить ее в покое.
Но я успела заметить пожелтевшую вырезку, датированную сорок третьим годом: «Покушение или несчастный случай?» – гласил заголовок, а под ним была фотография погибших в автомобильной аварии.
– Что ты там возишься? Закрывай, говорю! – торопила меня Юдит.
И все-таки я успела прочесть: погибли двое мужчин, причины неизвестны.
Я медленно закрыла саквояж и задвинула его под кровать. Юдит лежала на кровати и бормотала что-то вроде молитвы, прижимая к груди фотографию девочки.
– Прости меня, девочка моя, прости, Ребекка. Я думала, что тебе так будет лучше, что у тебя будет настоящая семья. Я не знала, что твой отец разыщет тебя и все расскажет…
И вдруг тон переменился, стал острым и осуждающим:
– Ты не вправе меня упрекать, Бенгт! Я желала тебе смерти, я этого хотела… потому и не помогла. Могла помочь, но не помогла.
Ее подушка намокла от слез, она мечется в постели, стенает. Я не знаю, что делать, и потому склоняюсь над ней, глажу по щекам, убираю пряди волос с лица. Утешаю как могу – как хотела бы, чтоб утешали меня, когда мне плохо. Внезапно Юдит открывает глаза и смотрит прямо на меня.
– Я смотрела, как он тонет, понимаешь? Хотя могла спасти.
– Кого? О ком вы говорите?
– О том, кто пришел, а потом исчез, но вернулся. О том, кто говорил, что время не имеет значения.
Юдит так крепко держит меня, что я даже не пытаюсь вырваться. К тому же, я и сама устала.
Наверное, так я и уснула в кровати рядом с Юдит Кляйн.
Разбудило меня цоканье ортопедических сандалий Мари:
– Сандра! Почему ты тут лежишь?! Ты что, не слышала, что Вернер звонил? Он описал всю кровать!
Может быть, она ждала, что я тут же вскочу и понесусь менять белье Вернера, но мне понадобилось время, чтобы прийти в себя и встать с чужой кровати.
На часах семь утра. Ночная смена закончилась.
Во второй раз я проснулась в четверть пятого от ужасного грохота над головой. Подбежав к окну, я подняла жалюзи: если поляки решили снести дом, надо успеть убраться отсюда. Высунув голову, я едва успела спрятаться обратно: в нескольких сантиметрах от меня пролетело несколько внушительных кусков черепицы. Криком и свистом мне удалось привлечь внимание к себе, и из-за кромки крыши показалось лицо Марека. От одного только его вида на такой высоте мне стало не по себе. Наверное, он смотрел вниз, лежа на животе.
