Книга Секира и меч - Сергей Михайлович Зайцев

Глаза злые обратил на них Глеб:

— По-моему, братья, вы не очень умны. Хотя меня и постарше!..

Никифор, доселе молчавший, голос подал:

— А может, он сам?..

Все притихли.

Фома спросил:

— Что сам? О чем ты?..

Никифор в волнении сглотнул слюну:

— Сам он, может, родителей наших… за что-то… А теперь зубы заговаривает!.. Говорит, дух отца приходил!.. Почему к нам не приходил? Почему никто из нас вообще не видел никаких духов? А он видел…

Все задумались, внимательно посмотрели на Глеба.

— Вы с ума никак посходили? — потемнел лицом Глеб.

Фома так рассудил:

— А что, братья! Я хоть и не показываю на Глеба пальцем, а не вполне уверен в его непричастности. Мог ведь быть обижен наш Глеб на родителей. А значит, и выместить обиду мог!

Глеб от возмущения утратил дар речи.

Братья слушали очень внимательно. Фома продолжал:

— Зачем, к примеру, какому-то разбойнику убивать в поле старого пахаря и его жену, у которых нечего взять? Разве что дохлую клячу… Но лошадь осталась на месте… — Фома ощупывал Глеба взглядом. — Мы думали тут: князь с дружиной убить могли. Другим для острастки. Чтоб вовремя платили в казну… Но зачем князю убивать работника? Зачем ему ссориться с семьей его, в коей столько взрослых сыновей? Зачем князю ссориться с Сельцом? Припугнуть ведь и иначе можно…

— Вот и мы думаем… — вставили Афанасий и Борис.

— Есть сомнения у меня, что вы думаете, — наконец ответил Глеб. — Головы ваши — как пни еловые.

Вспылил Афанасий:

— А вот я сейчас схвачу твою секиру…

Крикнул Борис:

— Я меч твой схвачу…

Печально покачал головой Глеб:

— Духа не хватит. Забыли вы старую истину: не всякий, кто держит меч, может им ударить; не всякого послушается секира…

Вмешался Фома:

— Сидите, братья. Он прав!.. Не хватало нам еще здесь подраться! — он тягостно вздохнул. — К тому же я только рассуждал, предполагал. Повторяю: я не показывал пальцем.

— И показывать нечего! — ярился Афанасий. — Отцеубийца за нашим столом. Можем ли мы это стерпеть? Дух родителей вопиет…

Борис отодвинулся от Глеба:

— Ты убил! Все сходится: ты затаил обиду, ты — разбойник, столько лет пропадаешь в лесу, одичал… Тебе родителей убить, что ветку сломить…

А Глеб вдруг успокоился, подавил злость во взгляде. Со вздохом поднялся:

— Все понятно мне. Князя Мстислава боитесь. Готовы родного брата, невиновного человека в отцеубийстве обвинить, лишь бы не ссориться с князем…

— Уходи прочь! — шипел Борис и все отодвигался.

Глеб усмехнулся ему в лицо:

— У таких вот детей и убивают родителей! Видно, знают, что за стариков никто не постоит.

— Осторожнее, Глеб! — сказал с угрозой Кирилл. — Нам все труднее сдерживаться.

Глеб ответил с обидой:

— Были бы уверены, что я убил, — так не сдерживались бы. Зачем же в отцеубийстве обвинять, не будучи в том до конца уверенными?

— Уходи, Глеб, — посоветовал Фома, самый старший брат. — Слова твои колют в больное место. Лишь двое неразумных обвинили тебя.

— Но остальные молчат!

Фома развел руками:

— Я не хочу допустить до драки. Мы братья все же! И у нас общая беда…

Больше ничего не сказал Глеб. Отшвырнул ногой тяжелый табурет, снял со стены меч, подхватил секиру и оставил дом.

— Не верю ему! — признался Фома.

— А я тебе не верю, — сказал Кирилл. — Ты, и вправду, не хочешь ссориться с князем.

— А кто хочет? — вздрогнул Фома.

Тут к нему обратился Памфил:

— Скажи, брат, а если б мы были уверены, что убил Мстислав…

— Знай место, сучок! — огрызнулся Фома.

Глава 3

Не пошел Глеб далеко в лес, на опушке затаился: лег в можжевеловых кустах и пролежал до вечера… Слушал, как в Сельце лают собаки. Едва стемнело, поднялся по склону холма к часовне, отыскал среди старых провалившихся могил две свежие — могилы родителей, сел между ними на влажную холодную землю, обхватил голову руками и замер. Сидел так Глеб долго: без слез, без горьких сетований, без клятв.

Ясная была ночь, теплая…

Далеко в лесу крикнула ночная птица, ветерок прошелестел в кронах деревьев; на одной из могил с глухим стуком повалился на землю подгнивший крест.

Глеб вздрогнул. Поднял голову. Несказанно удивился, увидев перед собой могучего старца в белых одеяниях.

— Скорбишь?.. — спросил старец, стоя над ним.

Глеб не ответил. В неверном свете звезд и месяца пытался рассмотреть лицо старика. Глебу чудилось, что это отец. В нем лишь изменилось что-то… Что? Прошел через смерть… Те же глаза, глядящие из запавших глазниц, тот же крупноватый тонкий нос, тот же крепкий подбородок. Только лицо это — лицо еще более старого человека. И блестящее, будто отлитое из воска. Голос глухой — как из бочки. Или… из могилы.

Дух отца?..

Глеб посмотрел на могилы, потом на старца:

— Кто ты? Ты мой отец?

Старец кивнул:

— Я тот, кто в начале. И тот, кто в конце. Я отец твой. И я же твой сын. Я — твоя дорога. Кому, как не мне, знать конец твоего пути. Он здесь, у ног моих…

— Не мучь меня загадками, отец, — просил Глеб. — Скажи, кто убийца?

Старик качнулся, будто он был молодым тополем и в него внезапно ударил порыв ветра:

— Спроси у Мстислава… Спроси у Святополка… Спроси у Корнила…

— Они убили?

— У людей их спроси…

— Я спрошу у них, отец, спрошу, — взволновался Глеб. — Но скажи, кто-нибудь видел, как они…

Старик глядел ему в глаза, а заглядывал будто в сердце, — такой у него был всевидящий, невероятно мудрый взгляд.

Старик кивнул:

— Видели, конечно, как они… Ласточка пролетала — видела. Мне рассказала… Ветерок веял — донес до слуха моего стон… Земля, принявшая кровь, о многом мне поведала…

Глеб смотрел на старца изумленно, шепнул себе:

— Очень странные речи…

Но старец услышал его, сказал:

— Не речи странные — худые странные дела творятся под солнцем… Однако все солнце видит. Так много видело оно, что уже ничему не удивляется и все знает наперед. И я вместе с ним.

Глеб поднялся:

— Где убийц искать, скажи, если все знаешь наперед? Куда идти?