Книга Торговец тюльпанами - Оливье Блейс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Яспер, лавку не открывали с тех пор, как уехал отец. Пора браться за дело. Я сейчас пойду туда, а тебя попрошу в мое отсутствие присматривать за сестрами.
— Но ведь мне тоже надо продолжать занятия!
— И когда?
— Прямо сегодня.
— Не можем же мы оставить Харриет на попечение Петры, а Петру предоставить самой себе!
— Почему не можем? Фрида-то будет с ними!
Виллем долго раздумывал, так мерно пуская из трубки душистые облачка дыма, что казалось, будто он этими облачками отмеряет время.
— Пожалуй, ты прав. Петру скоро можно будет замуж выдавать, да и Харриет уже не ребенок… Хорошо, я согласен, пусть девочки до вечера побудут без присмотра… Только бы отец не узнал — он наверняка сильно рассердится на нас за подобные вольности.
— Да ничего Корнелис не узнает!
Девочки пришли от новости в восторг, и им так не терпелось получить свободу, что они готовы были вытолкать братьев за дверь.
Едва братья ушли, Петра и Харриет устроились у окна в лучших креслах, прихватив по рюмочке арака, который братья обычно приберегали для себя. Тростниковая водка показалась им очень вкусной, кресла — удобными, и старшая сестра заявила, что мужчиной быть хорошо: борода на этом свете ценится больше юбки…
Когда начало смеркаться, сонную тишину дома нарушил звон колокольчика. Фрида гладила белье и ничего не слышала.
— Кто может звонить в такое время? — вздрогнула Харриет.
— Схожу посмотрю.
— Думаешь, не опасно?
— А что мне может угрожать? Забор высокий, калитка заперта на цепочку.
Закутавшись в шаль, Петра направилась к калитке. Слабый свет ее фонаря выхватил из тени фигуру скромно одетого юноши. Тот при виде хозяйки дома обнажил голову и поклонился.
— Добрый день, сударыня, — произнес незнакомец. — Дома ли ваш отец?
— Вот-вот будет, — соврала Петра. — И братья уже в пути.
— Очень хорошо… Меня зовут Эрнст Роттеваль, я кучер и лакей ректора латинской школы Паулюса ван Берестейна. Ваш брат Виллем недавно с ним встречался…
— Да, сударь.
Петра старалась отвечать кратко, держаться строго и глядеть не на лицо юноши, а на его воротник: ей казалось, что только таким образом можно соблюсти приличия. Мало ли, вдруг кто-нибудь из соседей смотрит на них из окна…
— Сударыня, я должен отдать вам это…
Взгляд девушки перешел с воротника на петлицу — весьма грязную, отметила она, — а оттуда скользнул вниз по рукаву. Из манжеты торчала рука, сжимавшая свиток. Губы Петры сами собой поджались от возмущения. Неужто этот мужлан думает, что она примет его подарок?
— Не бойтесь, здесь нет ничего оскорбительного для вашей чести! Это всего лишь гуашь, просто картинка, которую мой хозяин в знак расположения дарит вашему брату.
Петра резко отвела фонарь от незнакомца и сделала шаг к дому.
— Сударыня! Да что же…
— Если это для Виллема, принесете, когда он вернется!
— А вы не могли бы передать ему картинку?
— Нет, это невозможно.
— Хозяин подарил вашему брату луковицу тюльпана, а здесь изображен распустившийся цветок…
Самому Эрнсту довод не казался убедительным, но когда девушка, услышав его слова, на мгновение остановилась, он решил вновь попытать счастья и затараторил:
— Это работа Юдифи Лейстер, ученицы Франса Хальса.[18]Мой хозяин заказал ей изображения разных тюльпанов: господин регент ими торгует, а показать покупателям не может, потому что до лета луковицы должны оставаться в земле. У него сорок две таких гуаши. Возьмите, пожалуйста! Если вам понравится, он пришлет еще!
Петра вернулась и взяла свиток, который Эрнст торопливо просунул между прутьями. При этом их пальцы соприкоснулись, оба вздрогнули, Петра отдернула руку так, словно обожглась, и застыла, ошеломленная произошедшим.
— Все хорошо, сударыня?
— Вы выполнили поручение, теперь уходите! — ответила Петра, задула фонарь, метнулась к дому с быстротою лани, заслышавшей выстрел, и скрылась за дверью. Все это заняло у нее не больше секунды.
— Прелестная дикарка! — улыбнулся кучер, вдыхая оставшийся на его перчатке аромат духов. И пошел к оставленной неподалеку карете.
До возвращения Виллема Петра не решилась развернуть рисунок, не посмела даже распутать сложный узел на ленте, которой был обвязан свиток. А брат, едва переступив порог, стал ее допрашивать:
— Ты что — впустила этого юношу?
— Он стоял за калиткой.
— Но ты говорила с ним!
— А что тут такого? Надо было дождаться, пока мы все оглохнем от его трезвона?
— Все равно. Мне ясно как день: в этом доме не стало никакого порядка, а мои сестры делают, что им в голову взбредет! Я еще скажу этому кучеру все, что думаю о таких поручениях. А сейчас покажи-ка мне рисунок… Нехорошо получится, если Паулюс заговорит о своем подарке, а я его и в глаза не видел!
Виллем разложил гуашь на столе в общей комнате, придавив все четыре угла торфяными кирпичами. Принесли свечи — света из окна уже не хватало, старший брат, усевшись верхом на стул, раскурил новую трубку и весь окутался завитками белого дыма. Сестры остались стоять в сторонке.
Такого цветка Виллему никогда еще не встречалось: чаша из крупных белых лепестков с пурпурными прожилками покоилась на толстом стебле, от которого отходили широкие, немного вялые, с опущенными концами, листья… Этот сорт мог бы показаться слишком простым и даже грубоватым, если бы не воздушность красок.
— Как он называется? — спросил Виллем.
— Здесь написано. Тюльпан Admirael Van Engeland.
Подошел младший брат. Он долго разглядывал рисунок, стараясь соединить в своем представлении странное название с непривычной формой. Тюльпан, тюльпан… Право же, одно с другим сочетается неплохо. Как раз такое имя и подходит этому мощному стеблю, который служит опорой цветку. И на глаз, и на слух чувствуется, как глубоко тюльпан сидит в земле, как много из нее извлекает, тогда как другие цветы, всякие там лютики и маки, кажется, только порхают над ее поверхностью — непрочное соединение легких, быстро разлетающихся под ветром лепестков.
Сестры тоже наконец решились подойти посмотреть, и Петра сразу обратила внимание на пометки у края рисунка — одна была сделана чернилами, другая свинцовым карандашом. Первая запись, «160 гранов», несомненно, означала вес, но как следовало понимать вторую — «ф 460»?