Книга Русский сюжетъ - Людмила Третьякова

Разумеется, «милость всему семейству» была оказана немедленно. На прошении Якушкиной Николай I начертал: «Отклонить под благовидным предлогом».

...Все было кончено. Анастасия Васильевна это понимала. В особняке на Воздвиженке она больше оставаться не хотела – уехала с сыновьями жить в Сергиев Посад. Возможно, к этому ее подтолкнула мысль, что в маленьком провинциальном городке обучение сыновей будет стоить не так дорого. Ведь на столичных учителей средств у нее не было. Но если это и причина отъезда, то наверняка не главная.

В письмах мужу Якушкина говорит с ним робким, нежным голосом бесконечно любящей женщины. Но Анастасия Васильевна была далеко не тем человеком, с которым можно поступать, как угодно. Впоследствии ее сын писал: «С независимым характером, какие встречаются редко, она при всей своей снисходительности никому не позволяла наступать себе на ногу, да и редко кто на это и отваживался, потому что ее тонкая, но острая насмешка сейчас же заставляла человека отступить в должные границы».

Поначалу во всем подвластная родне, от всех ждущая поддержки, растерянная и неуверенная в себе, Анастасия Васильевна постепенно обрела силы. А потому, независимо от того, прознала она о кознях родственников или нет, жизнь среди них стала невыносимой. По-видимому, Якушкина «высказалась горячо и прямо», как впоследствии делала всегда, когда речь заходила о любом насилии, прямом или духовном, о «неправде».

Горести надломили Анастасию Васильевну. Она умерла, не дожив до сорока лет, двадцать два года оставаясь «соломенной вдовой».

В преданиях Шереметевых причиной ее безвременной кончины называли какую-то невыясненную хворобу. Однако известно, что остуда сердца, разочарование в святом чувстве, служившем путеводной звездой, порой сводят в могилу вернее, чем болезни.

Трудно отказаться от мысли, что дала себя знать обида на мужа. Сама-то Анастасия Васильевна была готова на все, чтобы преодолеть роковые обстоятельства судьбы. И если этого не случилось, то не по ее вине.

Молчаливым знаком той трагедии, которую испытала душа Анастасии Васильевны, является тот факт, что последние года она уже в Сибирь не писала. Иван Иванович Пущин, верный друг и товарищ Якушкина по многим сибирским годам, почувствовал чужую сердечную беду: «Наши монашенки привезли ему (Якушкину. – Л.Т.) письмо от тещи, жена даже не хотела писать. Тоска все это, но мудрено винить ее. Обстоятельства как-то неудачно тут расположились, в ином виноват сам Якушкин. Теперь они совершенно чужие друг другу».

Впрочем, Якушкину не обошло материнское счастье: оба сына выросли такими, какими хотел видеть их отец. Мало того, что они были умны, благородны, красивы, независимы в суждениях, прекрасно образованы – Анастасия Васильевна оставила мужу детей, воспитанными в любви и почитании к отцу, которого они знали только по материнским рассказам.

Рассказы же сыновей дополняют чарующий облик Якушкиной, знакомый нам по портретам.

«Я не встречал женщины лучше ее, – писал Евгений Иванович Якушкин. – Она была совершенная красавица, замечательно умна и превосходно образована. Ее разговор просто блистал, несмотря на чрезвычайную простоту ее речи. Но все это было ничего по сравнению в душевной ее красотой. Я не встречал женщины, которая была бы добрее ее.

Она готова была отдать все ,что у нее было, чтобы помочь нуждающемуся... Она одинаково обращалась со всеми, был ли это богач, знатный человек или нищий...»

...В 1853 году, когда Анастасия Васильевна уже шесть лет покоилась на Новодевичьем кладбище Первопрестольной, 27-летний Евгений Иванович Якушкин, младший сын супругов, посланный по делам службы в Сибирь, впервые встретился со своим отцом. Ивану Дмитриевичу было тогда 60 лет.

В его квартире из двух комнат, блиставших чистотой и порядком, Евгений увидел «артистической работы бюст» и признал в нем свою покойную мать. Над письменным столом висели их с Вячеславом, старшим братом, детские портреты. Этого недолгого свидания было достаточно, чтобы понять: окружающие не просто любят Ивана Дмитриевича, а благоговеют перед ним «за чистоту его безупречной жизни и безграничную любовь к ближнему».

...Манифест 1856 года освободил от ссылки Якушкина и его товарищей, тех, кто еще остался жив. Иван Дмитриевич возвратился на родину, но находиться в столице права не имел. Он скончался на чужих руках в имении Новинки Тверского уезда в августе 1857 года.

Из всех участников этой истории самый длинный век был послан княгине Наталье Дмитриевне Щербатовой -Шаховской. Она умерла в девяносто лет в родовом щерба-товском доме, который помнил ее еще девушкой, ожидавшей приезда из поверженного Парижа двух гвардейцев, Двух Иванов Дмитриевичей – Щербатова и Якушкина.

II.

«Золотая рыбка» Ольги Калашниковой

О «крестьянской любви» Пушкина экскурсоводы особо не распространяются. Наверное, считают, что крепостная девушка Ольга Калашникова не выдерживает никакого сравнения с возлюбленными, воспетыми поэтом в его стихах.

Но скорее всего, во всем, что связано с Ольгой, есть некое неудобство. Поневоле придется вспомнить, что Александр Сергеевич был не только великим поэтом, но и барином, имел крепостных. Пусть немного, но все же... А мы из школьных учебников знаем, как зачастую складывались отношения барина с красивой молодой невольницей. Но что делать, во времена Пушкина так было. Другое дело – как было…

* * *

Пушкин недаром не любил лето – не исключено, что из-за печального лета 1824 года, когда его выслали в Михайловское. Сейчас мы говорим о псковском селе как о благословенном месте, где им было создано множество шедевров. Однако поэт испытал здесь не только муки творчества.

Причин для крайнего уныния в том году у поэта было предостаточно. Пушкина не только сослали в псковскую глухомань под полицейский надзор, что было крепким ударом по самолюбию, но к тому же и уволили с государственной службы. Это означало бесперспективность и безденежье. Терзало одиночество. Темпераментная натура поэта плохо переносила затворничество.

Конечно, рядом хлопотала няня Арина Родионовна, а в Тригорском поэта обожало все семейство П.А.Осиповой. Однако няня есть няня, а угнетенное состояние духа не позволило поначалу Пушкину оценить тригорских обитательниц, и он называл их «несносными дурами».

Жили в Михайловском и родители. Но отношения с ними никогда не отличались теплотой. Пушкин писал: «Пребывание среди семьи только усугубило мои огорчения... Меня попрекают моей ссылкой...» От раздраженного поэта досталось всем. Даже окружающей природе: «Небо у нас сивое, а луна точно репка».

Было еще одно обстоятельство, которое отравляло Пушкину жизнь в сельской глуши. Сотоварищи-лицеисты говорили о нем: «Вспыльчивый до бешенства, с необузданными африканскими страстями». «Огонь мучительных желаний» стал тревожить Пушкина куда раньше, чем товарищей-подростков.

В начале жизни мною правил