Книга Великий любовник. Юность Понтия Пилата - Юрий Вяземский

Феникс, заметив, что Юл себя так ведет, еще больше смутился.

Юлия на него не смотрела. Она беседовала с женщинами, не обращая внимания на вошедших мужчин.

Но тут в атриуме появились дети: сначала вбежали Постум и Друз, а следом за ними чинно вступили Агриппина и Юлия Младшая… Дай-ка сообразить… Постуму было пять лет, Друзу — семь, а девочкам соответственно шесть и девять… И девочки, жеманные и строившие из себя взрослых, увидев Феникса, вдруг разом растеряли свое жеманство, радостно устремились к поэту, и Юлия Младшая взяла его за руку и заставила сесть в кресло, а Пина прыгнула к нему на колени и обхватила руками за шею. «Учитель пришел! Ура! Ты поиграешь с нами, Учитель?» — наперебой восклицали они.

Феникс беспомощно им улыбался и ласково бормотал: «Поиграю, конечно. Если мама нам разрешит». — «А когда поиграешь?» — «Да хоть сейчас. Если мама позволит». И при этом боялся взглянуть на хозяйку дома, на Юлию Старшую, скользя взглядом по удивленно-настороженным лицам придворных матрон. А когда наконец собрался с духом и взглянул на свою Госпожу, то не поверил глазам… Юлия смотрела на него с такой нежностью, какую он никогда не видел на ее лице и даже представить себе не мог, что эта своенравная и часто надменная женщина может так искренне, так ласково и никого не стесняясь смотреть на кого бы то ни было, а тем более — на него!..Не только Феникс, все заметили этот долгий и радостный взгляд и еще сильнее удивились и напряглись…

Тут Постум схватил за руку Агриппину, попытался стащить ее с Фениксовых колен и капризно заявил: «Он не будет с вами играть! Нужны вы ему! Он будет со мной играть. Правда, Учитель?» А Друз, сын Тиберия и пасынок Юлии, смотрел на Феникса исподлобья, недоверчиво и тяжело, и, дождавшись, когда смолкнут голоса, сурово спросил: «А почему вы называете его Учителем? Я его первый раз вижу. Он нас ничему не учит».

Ответила ему Агриппина, которая, отталкивая Постума, сказала: «Он с нами играл и нас учил еще до того, как ты тут появился».

Юлия Старшая наконец перестала с нежностью разглядывать Феникса и властным голосом объявила: «Публий ни с кем не будет играть. (Она, представь себе, впервые назвала Феникса его личным именем, «Публий»!) Он ко мне пришел для серьезного разговора. Немедленно оставьте его в покое!»

Служанки тотчас овладели детьми и увели их из атрия. А Юлия сделала знак Фениксу и на глазах у публики удалилась с ним в таблинум Тиберия. И там, стоя к нему спиной, сердито спросила:

«Зачем опять пришел?»

«Ты ведь разрешила. Сказала: заскакивайте», — ответил Феникс.

А Юлия:

«И ты заскочил?»

Феникс:

«Юл сказал: давай заедем».

«Ах, это Юл велел тебе заскочить?»

«Он не велел. Он сказал: она не звала, но ждет».

«И ты решил заскочить?»

«Ты можешь ко мне повернуться? Я хочу видеть твое лицо», — вдруг тихо попросил Феникс.

«А я хочу, чтобы ты немедленно… выскочил отсюда, — не оборачиваясь, тихо ответила Юлия. — Но так, чтобы никто тебя не увидел. Даже Юл».

Феникс подчинился. Выскользнув в атрий, он вдоль стены незаметно добрался до прихожей и вышел из дома, увиденный лишь привратником.

Лошадь свою он на всякий случай не затребовал. Пошел пешком…

Юл к вечеру объявился у него на вилле, заодно приведя и лошадь.

«Ты что с ней сделал?» — сурово спросил Юл Антоний.

Феникс рассказал ему о том, что между ним и Юлией произошло в таблинуме.

«Ну вот! Вот! — гневно заговорил Юл. — Она и меня выгнала! А перед этим плакала у меня на груди и говорила, чтобы я больше никогда не приводил тебя к ней, потому что видеть тебя ей нестерпимо. Когда она тебя видит, ей хочется уехать на край света. Она даже этот край света назвала: в Колхиду, сказала она… Знаешь, где эта Колхида находится?»

Феникс молчал.

«А потом говорит, — продолжал Юл, — я, говорит, существо обреченное. А он — то есть ты — светлый и беззащитный. Он должен быть счастливым… Она взяла с меня клятву, что я никогда тебе не расскажу о том, что она о тебе говорила. А через некоторое время заставила меня еще раз поклясться, что я найду какой-нибудь удобный случай и вновь заманю тебя к ней… А потом она выставила меня за дверь, объявив, что отныне она и меня не желает видеть, потому что я напоминаю ей о тебе!.. Ну что мне с вами делать, не знаю?!..»

Феникс смотрел на Юла Антония… Он сам не помнил, как смотрел на него. Но помнил, что вдруг спросил:

«Ты уверен, что Юлия плакала?»

«Ты мне не веришь?!» — гневно прохрипел Юл и уставился на Феникса тем взглядом, который у него иногда появлялся: этим взглядом Юл словно надевал Фениксу на голову горячие тиски, стискивал до боли, до святящихся мушек перед глазами. Когда Юл на него так смотрел, Феникс, как он потом признавался, любому его приказанию готов был подчиниться.

«Нет, верю, верю, конечно… Я просто не могу представить себе ее плачущей…»

«Плакала, клянусь Геркулесом!» — рявкнул Юл.

Гней Эдий отправил себе в рот еще три виноградины и спросил:

— А ты почему не ешь? Это очень удобный виноград. Он без косточек. С ними не надо возиться…

Я не люблю виноград. Но из вежливости пришлось попробовать.

А Вардий продолжал:

VII. — Скоро Феникс перестал таиться и стал мне рассказывать… Было еще три встречи. И все — в сопровождении Юла Антония. Вернее, своего «названого брата» Юлия либо оставляла в атриуме беседовать со своими товарками, либо просила присутствовать на уроках Постума и Друза (те уже занимались с грамматиком)…Однажды она велела ему наказать раба, который накануне совершил какой-то проступок, и Юл чуть ли не собственноручно сек его плеткой. Феникса же всегда приглашала в экседру и там оставалась с ним с глазу на глаз… Она заставила Феникса читать трагедию, его «Медею». В первый раз Юлия задумчиво и грустно разглядывала Феникса. Во второй раз принесла с собой прялку и работала, лишь изредка на Феникса взглядывая и никаких чувств на лице не выражая. В третий раз вышивала подушку и ни разу на чтеца не взглянула. Уже после первого чтения Феникс не удержался и спросил: «Ну, как тебе?». И Юлия ответила: «Как мне может быть, когда эта вещь для меня написана?». И больше ничего не сказала, только попросила в следующий раз непременно прочесть следующую сцену. Когда и она была прочитана, Юлия грустно призналась, что она ничего не понимает в поэзии и тем более в трагедиях, но уверена в том, что, возьмись Вергилий или покойный Гораций — Гораций тогда только что умер вслед за Меценатом — возьмись они писать о Медее, у них бы не получилось «так жизненно, что в некоторых местах — прямо холодок по спине» (её, Юлины, слова).

В третий раз, говорю, она не отрывала взгляда от подушки, которую вышивала, но когда Феникс кончил читать, отшвырнула от себя рукоделие, поднялась с кресла и, встав напротив своего гостя, долго глядела на него чуть ли не с ненавистью, при этом губы ее ласково улыбались. «Ненавижу поэтов, — сказала Юлия. — Всю свою чуткость, все свои лучшие чувства вы отдаете выдуманным вами героям. А нам что остается? Кроме вашей самовлюбленной поэзии».