Книга Под Баграмом - Владимир Быков

Должен сказать, что переводчик в чужой стране — фигура. Он, владея языком и общаясь с афганцами, всегда знает больше тебя — руководителя. Переводчики хорошо это понимали и знали себе цену. Их переводы, особенно на различных собраниях, где говорились речи, немало зависели от их личных симпатий-антипатий к говорившему речь. Я не раз замечал, что заранее подготовленная пространная речь иногда переводилась двумя-тремя фразами и наоборот, краткая речь переводилась обстоятельно, витиеватыми фразами в восточных традициях. Немолодой уже переводчик партийного советника интеллигентный Гулом Хайдар — заведующий отделом одной из газет в Душанбе, с которым у меня были хорошие отношения, обычно после подобного мероприятия говорил мне: «Я, Федорович, красиво перевёл Ваше выступление». Из переводчиков нашей группы лучшим был Мирали Гафуров — и по знанию языка, и как самоотверженный офицер, и как надёжный товарищ. Я его часто вспоминаю. По моим рассказам и фотоснимкам его знает и мой сын Володя. К несчастью, с распадом СССР в Таджикистане сложилась такая же ситуация, как тогда в ДРА, и много лет от Мирали нет никаких известий, хотя обычно под Новый Год он всегда звонил мне. Не ответил он и на мои открытки. Боюсь за судьбу этого хорошего человека.

К концу второго года службы я и сам уже мог читать афганский цифровой материал, улавливать тему разговора афганцев между собой на дари. Замечал, что и командующий царандоя, когда мы выясняли какой-либо служебный вопрос по-русски, иногда вмешивался, не дожидаясь перевода, т. е. было видно, что он понимал, о чём мы говорили.

Связи России, Советского Союза и Афганистана — давние и тесные. Многие афганцы, прежде всего военные, учились у нас, работали в Афганистане наши специалисты. Так что русский язык там достаточно распространён. Когда же в Афганистан пришла многотысячная советская армия — освоение русского сильно ускорилось. Афганцы, кстати, возможно, из-за того, что их головы, как у детей, мало замусорены различной информацией, очень быстро и хорошо усваивали русские слова, целые предложения, нередко нецензурные, и часто козыряли ими, не вполне понимая смысл. Когда я прибыл в Газни, около губернаторского дома встретился афганский парнишка, который, пожимая руки, бойко тараторил: «Здравствуй товарищ как дела за…ись». Многие торговцы объяснялись по-русски, по крайней мере, на тему «купи-продай», вполне прилично.

После Афганистана мне стало понятнее, почему многие языки, в том числе русский и дари называют индоевропейскими. Действительно в языках немало общих корней, похожих звуков, названий. Скажем на дари «старший» — «сар» ассоциируется с русским «царь», «четыре» на дари — «чор», знамя — «парчам» похоже на русское название ткани — «парча». Бронемашина, БТР, звучит как «зэрипуш», где «зэри» — броня, «пуш» — покрытый, возникает ассоциация с русскими «пух, пушистый», тоже означающими какое-то покрытие. Эти общие корни идут, видимо, от древнего санскрита, если не от ещё более древних языков. К примеру, русское «ты» на дари звучит как «ту», на санскрите — «твам»; русское «два» на дари — «ду», на санскрите — «дви»; понятие «в то время» на санскрите обозначается словом «тада», на русском — «тогда»; русское «знает» на санскрите звучит как «веда», на белорусском — «ведае».

Мушоверы (советники)

Служили мы в Афганистане по два года, состав группы менялся по мере отъезда отслуживших положенный срок. Самые хорошие воспоминания остались у меня о моих тогдашних сослуживцах Мирали Гафурове, москвичах Юрии Михайловиче Выскубе и Валерии Ивановиче Черниковиче, Алексее Сергеевиче Анощенкове из Новосибирска, Богдане Емельяновиче Данильчуке и Григории Николаевиче Березюке с Украины, Абдуманоне Саидове из Узбекистана. Я благодарен им за проявленную стойкость, мужество, безотказность в работе, товарищескую поддержку. Экстремальная обстановка быстро обнажала как хорошие, так и плохие качества людей. Я покривил бы душой, сказав, что все без исключения были образцовыми в работе и поведении. Были злоупотреблявшие спиртным. Один из советников по политработе, когда надо было ехать в Панджшерское ущелье, смалодушничал, заявил, что завтра полетит туда вертолётом, а сам быстренько лёг в медсанбат — явно проявил трусость. Учитывая, что он к тому времени прослужил в ДРА более года, делая скидку на трудности службы и щадя его самолюбие, я смолчал об этом, а перед его отъездом в Союз даже взял грех на душу, представил его к награждению. Находясь в Кабуле, он, однако, пошёл к начальству жаловаться, что я представил его к медали, а не к ордену. Пришлось напомнить ему о проявленном «героизме», назвать всё своими именами. Не поддержало его и кабульское начальство.

Надо сказать, что без семей в трудной обстановке, вдали от Родины люди несколько дичали. Случались интриги и ссоры по никчёмным поводам, а то и без них, неадекватные проявления гнева, злобы, факты бесцельной ожесточённой стрельбы в небо, когда человек выпьет. Однажды, приехав в Чарикар, мы обратили внимание на высыпавшиеся окна домов, дуканов на центральной улице. В царандое выяснили, что это последствие стрельбы из танкового орудия (кто присутствовал при орудийной стрельбе, знает, насколько это громко, могут лопнуть не только стёкла, но и барабанные перепонки). Советский офицер, на приличном подпитии, вспомнил погибшего товарища и с руганью и слезами послал из центра города в сторону гор несколько снарядов «этим сволочам душманам». Один снаряд повредил дальний пост царандоя. Жертв, к счастью, не было, и мы ограничились воспитательной беседой с провинившимся. Всё это — способы «спустить пар», накапливавшийся от отрицательных эмоций, стрессов. Многие отпускали бороды, я в том числе. Некоторые отдавали оставшиеся без употребления тепло и ласку своих душ братьям нашим меньшим: растили щенков, обезьянок, а наш радист Данильчук даже сумел крепко подружить собаку и котёнка, за которыми ухаживал. По рассказам сослуживцев (сам не видел), в одном из воинских подразделений была дрессированная обезьянка, которой дали имя, сшили и одевали военную форму. На потеху окружающих, когда задавался вопрос, скоро ли дембель, обезьянка делала жесты, означающие крайне отрицательное решение этого вопроса.

Мы каждодневно и в целом неплохо взаимодействовали с советнической группой КГБ СССР при отделе ХАД провинции, многие вопросы решали совместно общими усилиями: я, старший группы КГБ, партийный советник. Хорошие деловые отношения были у меня с руководителями советнических групп других ведомств: Лекаревым Владимиром Матвеевичем, Чуриным Владимиром Васильевичем, Рязановым Леонидом Алексеевичем, Голубцовым Иваном Ивановичем, Журавлёвым Сергеем Ивановичем. Не повезло мне на партийных советников, которых за время моей службы в провинции сменилось трое. С первым я проработал около месяца, он был с некоторыми особенностями, но в целом человек неплохой. Двое других были малосведущими и амбициозными людьми, особенно последний, и от него в той сложной обстановке был только вред.

В отличие от нас партийные советники служили в Афганистане не два, а лишь один год. Пока прибывший партийный советник чуть-чуть вживался в новые условия, приноравливался к необычной обстановке, подходило время уезжать, и приезжал новый, совершенно «зелёный» в афганской ситуации человек. На совместных совещаниях в Кабуле нам официально объявили, что в Афганистане советники разных ведомств, в том числе партийные, равноправны и не подчинены друг другу. Несмотря на это, привычные советские стереотипы заносили новеньких партсоветников на руководящую и направляющую стезю, они не хотели прислушиваться к более сведущим и имеющим большой опыт работы в ДРА советникам других ведомств, пытались всем командовать, всем приказывать. Последний из партсоветников — секретарь горкома из небольшого киргизского города без конца собирал нас на многочасовые совещания, состоявшие в основном из его некомпетентных пустопорожних разговоров. В ответ на наши протесты шумел, что у него в горкоме в приёмной генералы ожидали, развивал затем идею о большой воспитательной роли такого ожидания. Слушать эту чепуху было противно.