Книга Мрак твоих глаз - Илья Масодов

— Простите, Лиза, — скромно начинает Соня, садясь на колени, — что потревожила ваш сон. Но так знаете ли приятно бывает поговорить с кем-нибудь, кто может тебя понять и утешить. Вы, Лиза, случайно не комсомолка?

Белесые глаза Лизы выражают мимолётную тревогу. Только она собирается просто уплыть обратно в свою нору, как воспоминание о почти стёршейся в памяти боли, возможно находящейся ещё в будущем, заставляет её горько улыбнуться.

— Уже нет, девочка, я перестала быть комсомолкой, когда перестал существовать комсомол, — неожиданно мелодичным голосом отвечает она.

— Очень жаль, а то бы вы могли помочь несчастной девочке, — Соня показывает глазами в сторону Тани, которая, прижимая ведёрко к груди железной рукой, испуганно и зло щерится на русалку, — которая очень хочет стать пионеркой. Поверьте мне, она хорошая девочка, и если бы ходила в школу, несомненно была бы отличницей и активисткой.

— Ах, всё это в прошлом, милая девочка, — Лиза взмахивает в воде своей изящной балетной рукой. — Всё это мертво.

— Ну что вы… как ваше имя?

— Лиза.

— Какое прекрасное у вас имя. Так вот, Лиза, подумайте право же сами, может ли нечто огромное, — Соня разводит руками в стороны, словно хочет изобразить солнце, — нечто такое большое и полное жизни вдруг взять и умереть, исчезнуть без следа? Ведь мы с вами, Лиза, мы малы по сравнению с комсомолом, а ведь и мы не можем исчезнуть, мы ведь существуем с вами, милая Лиза. То, во что верили столько людей, не может умереть, хотят они этого, как прежде, или нет. Оставьте на поле воронье пугало и оно оживёт. А комсомол это вам Лиза не воронье пугало, а нечто во много раз большее. Вы читали „Молодую гвардию“?

— Да, я читала, — отвечает Лиза, объятая невольными воспоминаниями о днях своей прошлой жизни, о вишнях, цветущих в мае перед зданием школы, о душном читальном зале библиотеки, где застыла таинственная, полная жужжанием мухи, тишина, о тиканьи бабушкиных часов над этажеркой, о сонном полёте моли от платяного шкафа к коридору и о прохладном ветре, встречающем на тенистом спуске во двор её велосипед.

— Так разве может это всё погибнуть, милая Лиза? В мире, где ничего не бывает просто так. Значит, оно есть, существует, надо только его отыскать.

— Наверно, ты права, девочка, — соглашается Лиза. — Но я не хочу возвращаться в прекрасное прошлое, даже если оно станет будущим. Мне нравятся сумерки и кладбищенская прохлада настоящего, его гаснущие фонари, тление листьев и безысходная грусть ночи. Мне нравится одиночество.

— А меня влечёт светлая тайна алых звёзд, — вздыхает Соня. — Я хочу стать волшебницей.

— Ты наверное погибнешь, смелая девочка, — зачарованно говорит Лиза. — Мне нравится твоя судьба.

Наступает молчание. Каждый думает о своём, а стоящая с ведёрком Таня думает о судьбе.

— А теперь мне, пожалуй, пора плыть, — говорит Лиза. — Уже стало совсем холодно, мои плечи мёрзнут над водой.

— Вы не замечали ли, Лиза, чего-нибудь очень необычного здесь, вокруг ваших озёр? — спрашивает Соня, лицо которой становится серьёзным. — Не удивляет ли вас что-нибудь?

— Разве что свет над рощей, — после недолгого раздумья отвечает Лиза. — Я не знаю, откуда он. Если облачной ночью подняться на холм, там, на севере, где начинается лес, видно белое сияние, такое слабое, что живые, плохо видящие в темноте, не в силах его разглядеть. Но я его вижу. По-моему, это светится что-то в лесу.

— Спасибо вам, Лиза. Кажется это то, что я ищу. Свет над рощей.

— Вы не боитесь жить здесь, — спрашивает Таня русалку. — А если кто-нибудь бросит огонь в воду?

— Там, под водой, огонь не сможет жить, девочка, там ничто не может жить, только я. Там, на дне, очень много следов тех, кто пришёл до меня, но они все мертвы. Прощайте, — Лиза разворачивается и с сильными взмахами рук и ног уходит в черноту. Таня смотрит ей вслед, пока Соня моет руки и ноги в озере, тщательно смывая с кожи пятна крови. На обратном пути она один раз оборачивается на север.

— Что, и вправду там начинается лес? — спрашивает она Таню.

— Да. Совсем недалеко, просто он в низине и отсюда не видно. Мы там часто мышей ловим. Только сияния я там никакого не замечала.

— В любом случае нам надо ждать ночи, если мы хотим его увидеть.

— Соня… — спрашивает Таня после долгого молчания, — почему у тебя из руки появляется огонь?

— Я высосала кошачье сердце, — отвечает Соня. — Но теперь оно уже всё истратилось.

— А я так тоже могу?

— Думаю, нет. Ты другая.

Когда они подходят к заводу, начинается дождь.

Первый страшный талисман

И видел я как бы стеклянное море, смешанное с огнем

Откр. 15.2

…вот, Я сделаю то, что они придут и поклонятся пред ногами твоими, и познают, что Я возлюбил тебя…

Откр. 3.9

— Дальше я пойду сама. Уходи.

Соня стоит в стене небольшого подземного резервуара с низким потолком, где зияет дыра с вымытыми тоннами сточной жидкости краями, и держит в руке жестяное ведёрко с горящей нефтяной водой. Она одета в штаны, клетчатую рубашку и курточку, выданные ей Таней из мародёрского запаса маленьких обитателей завода.

— Там за дырой труба идёт вниз, а потом прямо и раздваивается, — тихо говорит Таня. — Оттуда много крыс приходит.

— Прощай, Таня. Если я до вечера не вернусь, значит осталась навсегда, — без всякого пафоса говорит Соня и погружается в вечный мрак.

Таня стоит и смотрит, как отсвет пылающего ведёрка тает под землёй. Потом она отходит к противоположной стене, садится на пол, облокотившись на неё спиной, и начинает ждать, глядя бессонными глазами в дыру, куда ушла Соня. Она думает о каменном лесе, зеркальными стволами отражающем протекающие в небе облака. Она думает об Алексее, несущем пионерскую вахту среди нетающих снегов. Огромная и неразрушимая, как гора, любовь наполняет её маленькое однорукое существо. Любовь к тому, кого при жизни она никогда не знала, кто убил её и против воли заставил жить снова, искалеченную и полную ненависти, любовь, не знающая ни причины, ни конца, как космос, омывающий огненные берега солнечной звезды.

Соня долго блукает по трубам, опускаясь всё дальше в земляную бездну. Она находит узкие ходы, в которые не может пролезть, заросшие ржавчиной люки в потолках труб и побуревшие скелеты рабочих в истлевшей спецодежде, ставших жертвами давней ремонтной катастрофы, когда из прорвавшихся стоков с шелестящим воем хлынула щелочная река, безжалостно отнимая воздух у своих тщетно цеплявшихся за железные скобы в стенках труб творцов. Здесь, в глубинах пространства, снова потерянных человеком, всё вернулось на круги своя, день и ночь не сменяют больше друг друга, и время измеряется лишь поколениями крыс, чьи останки, перемешанные с песком, наслаиваются в высохших металлических руслах труб.