Книга Прекрасная толстушка. Книга 2 - Юрий Перов

Во втором антракте Лекочка, разумеется, отыскал лауреата среди гуляющих по вестибюлю и, забыв обо мне, бросился к нему с таким энтузиазмом, что телохранитель чуть не выхватил пистолет. Академик остановил своего цербера одним взглядом и тепло поздоровался с Лекочкой, тот явно хотел покрасоваться передо мной этаким знакомством. Этому нахалу и в голову не пришло нас познакомить. Но воспитанный Академик, глядя через его плечо на меня, сказал тихо, но отчетливо:

— Леонид, представьте, пожалуйста, меня вашей очаровательной даме.

Лекочка, мелко кивая, как китайский болванчик, стал пятиться, пока не допятился до меня и, схватив меня под руку, как муравей гусеницу, потащил к Герою Соцтруда.

— Это Маша. Она переводчик. Работала с Ивом Монтаном.

Этот маменькин сынок сделал все ровно наоборот. Меня даже передернуло от такого хамства и глупости, но я за ставила себя улыбнуться. При этом я чувствовала, что от нестерпимого стыда краснею по самые плечи…

— Очень приятно, Маша, — открыто и просто улыбнулся Академик и протянул мне свою узкую, но, как оказалось, очень крепкую ладонь. Разрешите представиться, меня зовут Игорь Алексеевич.

Я была тронута тем, как легко и естественно он попытался загладить это ужасное положение.

Бабушка много раз говорила, что лучше всегда придерживаться этикета и быть комильфо, хотя иной раз можно и забыть о правилах хорошего тона. Однако бывают случаи, когда нарушение этикета равносильно появлению на официальном приеме в ночной рубашке.

От Макарова я слышала, что подобное бывало в Германии. Наши офицерские жены, которые до войны, кроме набивного ситчика или в крайнем случае крепдешина, ничего не знали, приняли роскошные шелковые пеньюары и ночные рубашки за вечерние платья и явились в них на прием.

Примерно в таком положении оказалась и я, когда, вместо того чтобы по всем правилам спросить у меня разрешения и представить мне Академика, Лекочка торопливо и угодливо назвал мое имя. С таким же успехом он мог сказать: «Игорь Алексеевич, — это Маша, а вот бутерброды с севрюгой горячего копчения. Она очень свежая, только вчера привезли».

Одним словом, хоть он и был мне интересен (не как муж чина, а как таинственный Академик), удовольствия от знакомства с ним я не получила никакого. Даже наоборот — мне хотелось поскорее исчезнуть… А они все говорили и говорили… Но из-за своих переживаний, которые многим сегодня покажутся по меньшей мере смешными, я ничего не понимала из их разговора. Очнулась я только от слов Академика, обращенных непосредственно ко мне:

— Так я увижу вас в четверг?

— Да, да… — смущенно пролепетала я, совершенно не понимая, где и почему должен увидеть меня Академик.

— Буду очень рад, — сказал Игорь Алексеевич, и в его глазах я прочитала немой вопрос о чем-то другом, главном… У меня приятные мурашки поползли по спине от этих слов.

В конце концов, сколько же можно обжигаться на одном и том же молоке?!

Последнего действия я уже просто не видела и не слышала…

3

По дороге домой я аккуратненько, чтобы не выдавать своего волнения, выяснила у Лекочки, что мы званы на тихий дружеский ужин, где кроме нас будет еще несколько приятных и известных людей. Вечеринка устраивается в честь успешного окончания какой-то жутко секретной работы.

— Кажется, он тобой серьезно заинтересовался, — со странной завистью сказал Лекочка. — Я думаю, меня одного он не пригласил бы…

— Да брось ты, — отмахнулась я, — зачем ему такая корова? Он только свистнет, к нему все стройные и миниатюрные сбегутся…

Лекочка с сомнением посмотрел на меня. И, как мне показалось, обиженно отвернулся. Мы долго шли молча по пустынной улице Горького. Моросил не видимый в темноте мелкий скучный дождик. По мокрому асфальту чертили фарами редкие машины. Около Моссовета стоял милиционер в плащ-палатке с капюшоном. Он проводил нас долгим сонным взглядом.

Наконец Лекочка повернулся ко мне и заговорил:

— Я никак не пойму, Мэри, ты на самом деле дура или притворяешься?

— Ты о чем, Лека? — удивилась я.

— Все о том же, — раздраженно буркнул он.

— В каком смысле?

— В прямом! Ты что — действительно цену себе не знаешь? Да на тебя половина улицы оборачивается…

— Ну это известное дело… — попробовала отшутиться я. — «По улицам слона водили, как видно, напоказ…»

— Не думаю, чтобы у половины половозрелых прямоходящих при виде слона текли бы слюни до асфальта…

— Так уж и у половины, — слабо возразила я, хотя, безусловно, мне было очень приятно слышать такие слова. Мне никто таких слов вот так по-свойски не говорил. То есть мужчины делали самые смелые комплименты, но я все это и воспринимала как комплименты, как орудие завоевания. А слова Лекочки звучали по-дружески, будто он был на моей стороне… Впрочем, именно это меня вдруг и насторожило…

— Слушай, — прищурившись, сказала я, — если я такая неотразимая, то чего же ты сам никогда не делал попытки за мной приударить? Или ты из другой половины?

— Я из третьей… — Он изучающе посмотрел на меня. — Ты что, действительно не знаешь или опять придуриваешься?

— А что я должна знать?

— Во всяком случае, могла догадаться…

— Ой, только не говори, что ты в меня много лет безнадежно влюблен. Я такие вещи за версту чувствую.

— Да нет же, — усмехнулся он. — Совсем наоборот…

— Что значит наоборот? Ты меня ненавидишь, что ли?

— Да причем тут ты?

— Как причем? — Я даже остановилась от неожиданности. — Разве мы не обо мне говорим?

— Но в данном случае нужно говорить обо мне… — со своей странной ухмылочкой сказал Лека.

— Почему?

— Потому что женщины меня вообще не интересуют…

— Да ты что?! — обалдела я. — Не ври! Ты меня разыгрываешь!

— Такими вещами не шутят, — печально сказал Лека.

— Ну и дела… — сказала я. — Когда же это случилось?

— Когда я родился, а может, и еще раньше… Ты что же думала, жил, жил человек, горя не знал, потом встретил злого и коварного дядьку, и тот его испортил? Так, что ли, ты думаешь?

— Примерно так, — сказала я, вспомнив свой прошлогодний опыт с Никой.

— Это очень примитивно…

— А как же это происходит?

— В каждом из нас заложено и то и другое… У некоторых этого другого чуть больше… В детстве он об этом даже не догадывается. Он ничем не отличается от остальных детей. Потом в школе, когда начинается пора влюбленностей и все его друзья сходят с ума по девчонкам, он страдает оттого, что никто из одноклассниц ему не нравится… Ведь никто ему не может сказать, кто он. Никто не научит, как с этим жить…