Книга По ту сторону рассвета. Книга первая. Тени сумерек - Берен Белгарион

— Если Моргот и в самом деле научился стирать и менять память Eruhini — то воистину его мощь больше, чем я думала, — Мелиан сжала пальцами край своего покрывала. — Продолжай, лорд Даэрон.

— Но даже если этот человек — и вправду Берен, сын Барахира — это не отменяет предсказания о гибели Дориата. И мы не знаем, в каком случае предсказание исполнится. С этим человеком действительно что-то связано. Он не понимает своей судьбы, хотя верит в нее. Подумайте сами — он прошел сквозь Завесу. Что, если он понял, как это у него получилось? Что если, будучи отпущен, он попадет в руки Врага и тот сумеет выведать его тайну? Далее. Он если не безумен, то близок к безумию. Отпусти мы его сейчас — что произойдет? Он придет в Бретиль, немой и одержимый, соберет своих сородичей — и что станет делать дальше? Пойдет отвоевывать Дортонион? Если да — что случится после этого? Государь мой, я призываю лишь к одному — к осторожности.

— Так в каком же случае он может послужить причиной падению Дориата? — спросил Тингол. — Если мы задержим его или если отпустим?

— Высчитать этого нельзя, а предугадать я не сумею, — ответила Мелиан. — Но вот что я скажу: ничто не предвещает спокойного завершения и в том случае, если мы задержим Берена.

— Саэрос, — король повернулся к эльфу, темные волосы которого были нандорским способом заплетены в косы, что обручем охватывали голову. — Ты один из тех, кто знает людей довольно близко. Что скажешь?

Саэрос слегка поклонился.

— Я видел его издалека. Он не похож на посланника судьбы. Он обычный убийца — как и те, кому он служит.

— Дом Арфина непричастен к убийствам, — негромко возразила Мелиан. — А Финрод, благороднейший из edhil, не избрал бы себе в вассалы обычных убийц. Ты слишком скор в суждениях, Саэрос.

— Увы, госпожа, я знаю, о чем говорю: там, на востоке, они убивали нас без жалости, без различия пола и возраста. Все их племя отмечено печатью Моргота, даже лучшие из них. Что до того, что этот человек убивал орков? Они и сами убивают друг друга — но мы же не заключаем с одним их племенем союза против другого. А Финрод, действительно благороднейший из golodhrim, мог просто обмануться, ибо мерит всех по себе и во всех сначала предполагает хорошее.

— Они служили Дому Арфина шесть поколений, — заметил Маблунг. — И никто из них не был замечен в предательстве. Ни один из вождей их племени не переметнулся к Морготу, хотя он звал их и посулами и угрозами. Отчего же мы должны уступать Фелагунду в благородстве и предполагать в нем сначала худшее?

— Рано или поздно нужно решать, каким ты хочешь быть: благородным или живым, — сказал Саэрос.

— Ты слишком долго пробыл под Тенью, — покачал головой Белег.

— Так что же ты предлагаешь, советник? — спросил у Саэроса Тингол.

— Убить его. Так, чтобы никто ни о чем не узнал. Или заточить здесь до конца его дней. Как бы он ни изменил лицо Белерианда — это будет во зло, и если ему суждено принести великие изменения — значит, это будет великое зло.

— А чем же будет тайное убийство? — не выдержал Маблунг. — Добром?

— Нет, злом. Но меньшим по сравнению с гибелью Дориата. Мертвый, он никак не сможет послужить злой судьбе. Даже заточенный он намного опаснее. Королева сказала — отпустить ли его, задержать — Дориат не устоит. Тогда нужно выбрать третий выход: убить его.

— И чего мы будем после этого стоить? — вскочил Белег. — Если такова цена спасения Дориата — я не согласен ее платить, ибо тайные убийства или заточения — самый верный путь к Падению. Какая Завеса поможет нам, если зло поселится в наших сердцах?

— Ты прав, Белег Тугой Лук, — кивнул Тингол. — И все же нужно принять какое-то решение.

— Его следует задержать если не для нашего, то хотя бы для его блага, — снова заговорил Даэрон. — Долгий отдых будет только на пользу — иначе этот безумец может загнать себя насмерть.

— Дочь моя, — Тингол повернулся к до сих пор молчавшей Лютиэн. — Что скажешь ты? Дева на миг склонила голову, пропуская между пальцев длинную прядь своих смоляных волос. Потом она подняла лицо и обвела всех твердым, открытым взглядом.

— Здесь много говорилось об осторожности и Предназначении, — сказала она. — И ни слова — о милосердии. Говорилось о том, что Берен может собой представлять — и ни звука о том, что он может чувствовать. Даэрон упомянул, что он нем и частью лишен памяти — и только в связи с тем, как трудно было его допрашивать. Но хоть кто-то из нас подумал, какая это мука — лишиться памяти и речи? Тут говорилось, что он может представлять опасность из-за своей склонности к безумию — но никто не упомянул о том, что он может страдать из-за этого и нуждаться в исцелении!

— Он человек, — пожал плечами Саэрос. — Вторые думают и чувствуют не так, как мы.

Лютиэн не обратила внимания на его слова. Она продолжала.

— Отец, если ты хочешь его задержать — позволь мне попытаться исцелить его. Если же ты хочешь оставить его таким как есть — немилосердно держать его в заточении и не пускать к своему народу.

— Я согласен, — Тингол встал. — Мы не можем ничего решить — потому, что мало знаем. А единственный способ узнать больше — это задержать Берена и исцелить его. Не вижу в этом никакой опасности, ибо полагаюсь на тебя, Белег, и твоих стрелков. Справедливость превыше всего, но милосердие превыше справедливости. Мы слишком мало знаем, чтобы принять поистине справедливое решение — примем же милосердное. Пусть Берен остается там, где он сейчас. Ему разрешено свободно передвигаться между Эсгалдуином и Аросом, но границу Дор Динена он переходить не должен. Я позволяю своей дочери заняться исцелением человека. Лорд Даэрон, на тебя возлагается обязанность проверить то, что ты узнал от Берена, через стрелков пограничной стражи и подданных Финрода. Но молчи о том, что Берен жив и в Дориате.

Все, чьи имена были названы, поднялись и коротко поклонились.

— Хочу только напомнить, король мой, — встал и Маблунг. — Мудрая Мелиан не даст мне ошибиться: очень многие предсказания сбывались потому, что те, кого они касались, пытались их обойти.

С этими словами старший военачальник Тингола тоже поклонился королю и вышел.

* * *

Ночью Берен не мог спать, изводясь от желания увидеть эльфийскую девушку. Он разрывался между этим желанием и страхом перед тем чувством, которое он, как ему казалось, давно в себе избыл. Он боялся этого чувства, ибо оно делало его беззащитным перед… перед теми, к кому он это чувство испытывал.

Берен боялся этого чувства настолько, что не решался называть своим именем.

После гибели отца он не завязывал ни с кем отношений, хотя бы отдаленно похожих не то что на любовь — на дружбу. Потери измучили его, а самый верный способ не терять дорогих тебе людей — это не иметь их. Он принимал помощь от своего народа, потому что эти люди были его вассалами. Он мог прикончить сборщика податей и подбросить деньги в голодающую деревню, перебить фуражную команду и тайно вернуть людям отобранное зерно — ничего не испытывая к тем, для кого он это делает: во-первых, потому что такие действия обеспечивали ему поддержку, во-вторых, потому что ненавидел новых хозяев своей земли. Друзей ни в хижинах, ни в замках у него не было.