Книга Пленники вечности - Дмитрий Морозов

— Да почему, прах меня разбери! — не удержался рыцарь. — Преимущество этих варваров состоит в пищалях и пушках? Отлично! Не станем же дожидаться, когда они закидают нас ядрами в наших собственных замках! Пушки заряжаются медленно, всадники в броне скачут быстро! Таранного удара рыцарской конницы в чистом поле не выдержит ни одна армия в мире!

— Вздор! — Кестлер, обозленный тем, что прерван поток его мыслей, едва и сам не сорвался на крик.

— Во время Грюневальдского сражения, которое было угодно помянуть магистру, — сказал Фелькензам, — рыцари домчались до польских и литовских пушек раньше, чем те успели сделать второй выстрел, и вытоптали их начисто, а потом уже взялись за татар и смоленские полки. Если бы не разбойничья тактика князя Витовта… да еще и отсутствие пехоты — история пошла бы совсем по-другому, А сейчас у нас есть пехота! Ландскнехты, пикинеры и арбалетчики вполне могут противостоять стрельцам, дать возможность рыцарям перестроиться и нанести не один, а два, три, сколько нужно таранных ударов!

— Вы видели гуляй-город, Фелькензам? — участливо спросил Кестлер.

Рыцарь на миг замолчал.

— Только слышал, — признался он. — Какие-то доски на полозьях или колесах? Этим не остановить рыцарей!

— А вы знаете, — тем же тоном продолжал магистр, — что пушки сейчас совсем не те, что были во время Грюневальда?

— Тогда они не убили и сотой части атакующих, — пожал плечами упорный тевтонский паладин, — сейчас будет несколько хуже, я полагаю. Но все одно — дело решат удары копий и мечей!

— Если бы ангелы небесные вселили в мою душу ту же уверенность, что вселили в вас… — Кестлер надолго замолчал, а потом продолжил: — Я буду думать. Ясно только одно — вы рветесь в бой, а мир и Ливония не простят мне любого неверного шага.

Поняв, что разговор окончен, Фелькензам откланялся и вышел вон.

Больше всего он был недоволен тем обстоятельством, что магистр отозвал его из авангарда в тот самый момент, когда рыцарь уже настиг ускользающий Черногкрылый Легион.

* * *

Рыцари, к немалому изумлению Шона, казаков и черкесов, повернули назад, к Рингену. Причем в то время, как могли шутя раздавить русских.

Немало удивились и затаившиеся в лесу назгул и Дрель, когда мимо них потянулись понурые ватаги кнехтов и рыцарские ватаги.

— Если Владыка Мелькор хочет кого-то наказать, — заметил ангмарец, — то он лишает его разума. Кажется, ливонцы сильно прогневили Вечную Тьму.

— Да просто поняли, что без больших жертв им с Легионом не совладать. Толку с этой победы — шиш, а умирать никто не хочет за просто так, — ответила эльфийка.

Ангмарец вздохнул.

— Большие потери? Да затоптали бы они наших. Еще пара километров — и дальше ровное поле. Там с «консервами» не побьешься. Тут что-то другое.

— Не преуменьшай силу Легиона, злыдень!

— А ты — не преувеличивай. Ну, хватит трепаться, уже и обоз германский прошел. Айда к своим. Дурацкая и ненужная у нас с тобой разведка вышла.

— А так и бывает на настоящей войне, — уверенно сказала Дрель, выбираясь на большак. — Только фильмы снимают об удачных моментах, а рутину оставляют за кадром.

Глава 3. Гретхен

Восточная Ливония, XVI век

В небольшом тевтонском городке, который пока миновала разразившаяся над всей Ливонией военная гроза, был трактир без названия. В нем останавливались курьеры магистра с важными пакетами, зашитыми за обшлага золоченных камзолов, оруженосцы рыцарей с любовными письмами своих сеньоров, засунутыми за голенища сапог, невзрачные личности, шныряющие из города в город по указу могущественной Фемы. Иногда здесь гостили паломники из далеких франкских или генуэзских земель, ватаги наемников, идущих под знамена Кестлера или бегущие из-под оных, поджав хвосты.

Но так было в обычные деньки. Сегодня же в таверне творилось нечто из ряда вон выходящее. Старший сын хозяина и его худосочная дочь скоблили ножами деревянные тарелки, младший вертелся возле коней, поставленных гостями в стойла, то в десятый раз подсыпая в ясли отборного овса, то протирая крутые бока ухоженных скакунов.

Сам Кривой Гюнтер, обряженный (экая невидаль!) в мятую, но свежевыстиранную рубаху и бархатных жилет, покрикивал на кухарок, семеня между главной залой, и стряпчеи комнатой своего заведения. Он гадал, во благо ли принесла Дева Тевтонская в его Богом забытый уголок этих гостей, и чем закончится сегодняшняя ночь — сказочным барышом или кровавой баней для него, и его домочадцев.

Испугаться было чего.

За столом восседал важный литвин, весь в бантах и галунах, теребя каштановые завитые локоны и поглядывая на худые коленки хозяйской дочери, всем своим видом показывая, что разговор его совершенно не интересует.

Напротив него сидел высокий и тощий, словно гвоздь, священник, так и не притронувшийся к лучшему хозяйскому вину.

Слева от божьего человека над блюдом с растерзанной куропаткой нависал лях, плечи которого с трудом просунулись в дверной проем, а усы смахнули пыль с верхних полок над хозяйской стойкой. Игнорируя сомнительные прелести молодой немки, он с вожделением вдыхал соблазнительные ароматы, несущиеся с кухни.

Справа и ближе к выходу развалился с полупустым кубком в руках ливонец, так и не снявший щегольского поддоспешника и стальных набедренников.

Первый был личным посланником великого герцога Литовского: второй — влиятельнейшим священником в тевтонской земле после магистра, третий — правой рукой самого Стефана Батория, четвертый — знаменитым рыцарем Фелькензамом, победителем московитов.

Всякий хозяин харчевни пришел бы в благоговейный восторг и одновременно ужас от подобной компании. Всякий, но только не умудренный опытом Кривой Гюнтер.

Ему при данных обстоятельствах было наплевать и светских, и на церковных вельмож, равно, как и на грозного рыцаря. В дрожь его бросала женщина, притулившаяся у камина и созерцавшая горящие веселыми огнями угли.

Звали ее обычно фрау Гретхен, хотя слыхал Гюнтер и иные ее имена, а всех, верно, не помнила и она сама. Клубок интриг, опутавших Ливонии, многие годы покоился в этих холеных ручках. По сравнению с подлинной властью, которой обладала в стране эта женщина, все титулы и должности остальных присутствующих меркли.

Но фрау не раз и не два гостила у Гюнтера, привыкла к нему и даже иной раз ласкала взором, словно домашнюю собачку. Видимо, нахождение в среде скользких и зубастых проходимцев заронило в ее душе любовь к простым и незатейливым германским обывателям, не таскающим за жилеткой удавки или ампулы с ядом, и не хранящим в подполе скелеты своих конкурентов.

Прямо над лавками и столом вельможных гостей находилась круглая комнатка, отпиравшаяся на долгой памяти Кривого Гюнтера всего трижды. Ее берег для особенных посетителей еще его дед. Сейчас в ней сидели при свете свечи пятеро ничем не примечательных человека. Разные по возрасту и телосложению, они показались хозяину чем-то неуловимо схожими. Угадать возраст любого из них было решительно невозможно. Перепачканные чернилами руки говорили о том, что они вряд ли уверенно держат в пальцах меч или плуг, весло или кузнечный молот. Но короткие мечи на портупеях и парные к ним кинжалы могли поведать забывшемуся забулдыге в темной подворотне, что с этих ребят вряд ли удастся безнаказанно срезать кошелек. А у того, кто заглянул бы в блеклые глаза на бледных лицах, словно бы вовек не видевших солнца, тут же образовались бы срочные дела в другой части Европы.