Книга Странники между мирами - Владимир Ленский

Радихена вернулся в деревню под утро, стуча зубами и трясясь. На него никто не смотрел. Он подошел под окна дома деревенского старосты и начал сипло орать:

— Калюппа! Калюппа!

Проснулись псы и забрехали по всей округе, а Радихена все кричал и звал отца Эйле. Наконец в доме открылись ставни, и показалась мать.

— Что тебе? — спросила она. — Почему ты кричишь?

— Ты, потаскуха, — сказал ей Радихена. — Где твоя дочь?

— Сейчас ты увидишь моих сыновей, — пригрозила женщина. — Убирайся отсюда.

— Я не уйду, — сказал Радихена. — Где Эйле?

Мать Эйле закрыла ставни, а Радихена все стоял и стучал кулаком в стену дома. Тогда из сеней выскочили двое здоровенных парней, братьев проданной Эйле, и сноровисто избили Радихену, чтобы он замолчал. Но он и под их кулаками продолжал кричать — звать деревенского старосту и требовать, чтобы ему отдали Эйле.

А потом он заснул и проснулся совсем другим человеком.

Этот человек перестал быть рыжим. Его волосы сделались как мятая кора, сорванная с дерева и пожеванная козой. У него изменилась походка. Работать он стал еще хуже, и теперь ни один мужлан не скупился на зуботычины, если Радихена ронял мешок или медленно, по их мнению, шевелил вилами. А он в ответ на все это только молчал и только иногда встряхивал головой, если затрещина оказывалась слишком крепкой.

Чуть позднее, к концу осени, Радихена начал пить. Сперва он морщился и несколько раз его выворачивало, но дядя пастух всегда оставался рядом, неприятно ласковый, понимающий.

Один из беглых посреди зимы умер, и Радихена с дядей, пошатываясь и время от времени принимаясь глупо хохотать, закопали его на дальнем холме; а второй все жил себе да жил, и небо над ним делалось все более мутным.

Этот второй непревзойденно умел воровать выпивку, и зимними ночами в кривой хибаре Радихены им было тепло и даже иногда весело.

Случалось, Радихена видел во сне какую-то девушку. Она сидела в башне у окна и разбирала стеклянный бисер или набирала разноцветными нитками причудливые узоры. Рядом неизменно горел камин, и во сне Радихена радовался тому, что этой девушке тепло, но потом начинало шуметь платье, и в комнаты входила королева.

Тогда Радихена принимался дрожать от ненависти. Он знал, что это ее эльфийское величество заперло юную белошвейку в башне. Из-за королевы она сидит там, не разгибая спины, и портит себе глаза, чтобы творить украшения для стареющей женщины, для этой нелюди — ибо в мыслях и снах Радихены королева никак не могла считаться полноценным человеком.

Под утро Радихена просыпался, сильно стуча зубами от холода, и всякий раз обнаруживал на своих щеках засохшие соленые потеки.

Глава третьяУРОКИ ДЯДИ АДОБЕККА

Адобекк смотрел на Ренье с нескрываемым отвращением. Молодой человек вздыхал и ежился: с дядей надлежит постоянно держать ухо востро. Сейчас, когда оба они занимали посты при дворе, Адобекк перестал быть для Ренье источником постоянных развлечений и послаблений в строгом воспитании; он сделался брюзглив и требователен. А ведь поначалу все представлялось таким безоблачным.

Получив приглашение от дяди явиться к нему на вяленых перепелов, Ренье возликовал: любой визит к Адобекку превращался для него в праздник. Ну, если не считать того последнего случая, когда молодой человек сопровождал принца и остальных — после трактирной драки.

Дядя Адобекк — крупный, мясистый, с толстыми губами и широким («как стол», говаривал он обычно) подбородком — ждал племянника в самой большой комнате. Ренье вошел и остановился, пораженный: он не узнавал ни комнаты, ни собственного дяди.

Стены были затянуты темно-красной тканью, перевязанной шнурами и скомканной, — «драпировкой» назвать это было нельзя. Кое-где имелись рисунки: чья-то кисть с непонятной яростью оставляла на багровой поверхности изображения оторванных голов и конечностей, принадлежащих как животным, так и человеческим существам.

Потолок, также скрытый тканью, представлял собой зловещий аналог ночного неба: темно-фиолетовый с кровавыми звездами. На скрученных просмоленных веревках висели тушки перепелов. В этой обстановке они показались Ренье умерщвленными младенцами.

Дядя Адобекк в белоснежном парчовом одеянии, с меховой оторочкой, с женским золотым украшением в волосах стоял посреди комнаты, широко расставив ноги, и ухмылялся.

Ренье замер.

— Дядя...

— Нравится? — Адобекк обвел комнату рукой. Задел несколько тушек, они качнулись, и с потолка донесся еле слышный жалобный скрип: то веревки терлись о крюки.

От этого звука мороз пробежал у Ренье по коже, внутри все нестерпимо защекотало — как будто кто-то провел острием ножа по костям, прямо под мышцами. Адобекк, внимательно наблюдавший за племянником, фыркнул.

— Ты что, не любишь перепелов?

— Что это значит? — пробормотал Ренье.

— По-твоему, я должен давать тебе отчет в своих действиях, а? — Адобекк подбоченился. Диадема блеснула в его темных седеющих волосах. По растерянному лицу Ренье пробежал блик, неизвестно откуда взявшийся: здесь не было ни одного яркого источника света, только под самым потолком мерцали слабые лампы.

— Дядя! — взмолился Ренье. — Я на колени стану! Что вы делаете, а?

— Хочу с тобой поговорить... Можешь не вставать на колени. Впрочем, погоди: интересно, как это выглядит.

— Что? — растерялся Ренье.

— Как ты стоишь на коленях.

Ренье пожал плечами и криво опустился на колени: сперва на одно, потом на другое. Постоял. Встал.

— Нравится?

— Нет, — хмуро ответил Адобекк. — Ни достоинства, ни грации. Кто тебя воспитывал, болван?

— Да вы и воспитывали, дядюшка! — взорвался Ренье. Он схватил одного из перепелов, сорвал с веревки и принялся грызть. Птица оказалась приготовленной на славу, сочной и ароматной.

— Прекрати жевать! — заорал Адобекк.

— И не подумаю, — отозвался Ренье с набитым ртом. И искоса поглядел на дядю поверх тушки.

— Да? — Адобекк вдруг успокоился. — Ну и хорошо.

Он сбросил белоснежную мантию и оказался в другой, красной с золотом. Безжалостно пачкая рукава, подхватил другую тушку, качнул ее, точно маятник. Она задела соседнюю, та — еще одну, и скоро вокруг дяди с племянником раскачивался целый лес. Все кругом поскрипывало, по красным звездам бегали блики от потревоженного в лампах огня, запах копчености плавал в воздухе. И сам Адобекк, в пламенных одеждах, казался чем-то нереальным, созданным искусственно, с какой-то непонятной яростью по отношению ко всему остальному миру.

Ренье молчал — ждал. Он всегда считал, что вулканические выходки дяди Адобекка могут быть направлены на кого угодно, только не на его любимцев, племянников. Оказалось — ошибся. Никто в этом мире не может считать себя в безопасности от Адобекка, королевского конюшего. Никто. Возможно, даже королева.