Книга Тайный дневник да Винчи - Анхель Гутьеррес

Как раскаивался Леонардо: ведь год назад он изготовил копию Синдона для Борджиа… Тогда он проявил слабость и трусость, как ныне Боттичелли, и потому очень хорошо понимал друга. Однако он все же испытывал потребность уточнить кое-что, стремясь развеять последние сомнения.

— Только один вопрос, дружище Сандро. На чем основана твоя уверенность, будто род Христа действительно существует и это не миф, передаваемый из поколения в поколение на протяжении столетий, как многие другие? Не является ли он очередной легендой, лишенной всякого основания?

Леонардо выразился жестко, вовсе не желая уязвить друга. Он лишь хотел побудить Сандро к полной откровенности: пусть расскажет все начистоту или признает шаткость своих доводов. Помогать ему Леонардо возьмется в любом случае, так как если Чезаре верил в подлинность рода, тогда два юных создания, из плоти и крови, ни в чем не повинные, подвергались смертельной опасности.

— Ах, Леонардо, Леонардо, неужели ты не понял очевидного? И меня одолевали подобные сомнения, когда орден впервые обратился ко мне. Сначала мне хватило веры вступить в их тайное сообщество. Затем, возвысившись, я получил доступ к документам. Сначала я не обладал ключом для их расшифровки и узнавал содержание только со слов Великого магистра. Нас было двенадцать посвященных, пользовавшихся такой привилегией. Но потом я стал одним из трех верховных магистров, вошел в круг избранных, посвященных во все тайны, и смог сам прочитать бесценные записи, подкрепив свою веру доказательствами. Ты увидишь секретные документы, и я открою тебе ключ. Теперь я Великий магистр ордена. А два моих ближайших помощника приняли смерть от руки Чезаре.

— Я поддержу тебя во всем. Мы восстановим твой орден или преобразуем его, если возникнет надобность. Я помогу тебе спасти несчастных детей…

— Благодарю. О, благодарю, мой верный друг. Увидев документы, — перебил его Сандро, воздев к небу правую руку, — увидев их собственными глазами… Но не будем сейчас продолжать бессмысленный разговор, он ничего не решает. У нас есть более насущные и неотложные дела, и о них нам следует подумать прежде всего. Нам нужно встретиться с Мартином Фернандесом де Архона, испанским капитаном, призванным возглавить отряд воинов в нашем рискованном предприятии. Может, еще не все потеряно…

9

Париж, 2004 год

Каталина достала из кармана помятый лист бумаги и еще раз проверила адрес. Она испытывала легкую растерянность, стоя на тротуаре и оглядываясь по сторонам. Было прохладно, даже слишком для начала лета, и намного холоднее, чем в Мадриде, откуда она прямым рейсом прилетела сегодня утром в Париж. Над головой рассеянные облака собирались в плотную тучу, наливаясь свинцовым цветом. Совсем скоро дождь прольется на выдающиеся памятники архитектуры, окружавшие ее со всех сторон, и промокшие дорогие туфли нанесут грязи на мраморные полы роскошных вестибюлей. Пострадает и пол того здания, которое разыскивала Каталина. На его дверях полированная дощечка гласила: «Д’Аллен и Монтье. Адвокаты».

Прошлой ночью, накануне своего тридцать третьего дня рождения, Каталине не спалось. Тридцать три года — возраст Христа, как любят говорить. Правда, Каталине такое определение не нравилось. Ведь сначала Христу исполнилось и тридцать два, и тридцать один, и тридцать лет… И все же интересно: какой сюрприз ее ожидает?

Неожиданный звонок раздался две недели назад, вечером, когда Каталина вернулась домой из редакции газеты, где работала. Она тотчас обратила внимание на легкий акцент звонившей женщины. Дама представилась секретарем некой адвокатской конторы в Париже. Дед Каталины со стороны матери выбрал старшего компаньона фирмы своим душеприказчиком, поручив ему последить за исполнением специального пункта в завещании. Согласно данному пункту, Каталине полагалось получить в собственность определенное имущество, когда ей исполнится тридцать три года. Время пришло, и адвокатская контора приглашала наследницу в Париж.

Каталина не поверила своим ушам. Молодая женщина очень мало знала о своем дедушке, «чокнутом Клоде», как его до сих пор называли родственники. Мало или почти ничего, кроме того, что он увлекался историей или археологией (или и тем, и другим) и погиб примерно четверть века назад. Самой Каталине тогда было меньше десяти лет. Он не справился с управлением на прямом участке автострады где-то в северном пригороде Мадрида, так как ехал слишком быстро. Машина врезалась в дерево, и он умер мгновенно, ударившись головой о руль. Все состояние деда перешло к единственной дочери, матери Каталины. Во всяком случае, так считалось до настоящего времени. Похоже, дед приберег что-то и для внучки — «имущество», как выразилась секретарь адвокатской конторы. По неведомой причине его следовало отдать Каталине не раньше, чем ей стукнет тридцать три.

Каталина не забыла, как в первый момент едва не бросила трубку со словами, что шутка дурацкая и неуместная. Но она терялась в догадках, кому взбрело в голову ее разыгрывать, и выслушала незнакомку, говорившую холодным, официальным тоном с едва заметным французским акцентом. И теперь, две недели спустя, она находилась в Париже и стояла перед помпезным порталом на улице Риволи. Если она и вправду стала жертвой розыгрыша, следовало признать, что она попалась.

Войдя в здание, Каталина представилась швейцару. Предварительно позвонив в адвокатскую контору, он указал, на какой этаж ей нужно подняться. Объясниться с ним не составило проблемы. В конечном счете французский Каталины, настойчиво прививаемый ей матерью, не настолько заржавел, как она думала.

С мелодичным звонком лифт остановился на последнем этаже. Когда Каталина вышла, ее встретила уверенная в себе женщина лет сорока пяти. Протянув руку, она сказала:

— Добрый день. Я — Моник Бержье, секретарь месье д’Аллена. Мы беседовали с вами по телефону две недели назад. Вы, должно быть, мадемуазель Пенан.

— Да, верно, хотя на самом деле такова девичья фамилия моей матери, — пояснила Каталина. — Она была француженкой.

Секретарша с улыбкой кивнула, а затем любезно пригласила следовать за собой по длинному, великолепно отделанному коридору. На стенах висели картины в дорогих багетах, каждая освещалась отдельным светильником. Тихо играла ненавязчивая музыка.

Нарядный паркет вестибюля сменился толстым ковром, заглушавшим шаги. Коридор заканчивался просторным помещением, выглядевшим очень официально и торжественно. У двери находился современный письменный стол, где все вещи лежали в образцовом порядке. На экране компьютера, стоявшего на столе, высвечивалось название фирмы, то самое, что Каталина прочитала на полированной дощечке у входа в здание.

— Будьте любезны, подождите минуту, — попросила секретарша. — Я должна убедиться, может ли месье д'Аллен принять вас сию минуту.

Секретарша вошла в кабинет шефа, легонько постучав костяшками пальцев. Через несколько мгновений появился д’Аллен собственной персоной, тучный француз лет восьмидесяти с добродушным выражением лица.

— Здравствуйте, сеньорита Пенан. Я — Бернар д’Аллен. Добро пожаловать в Париж, — приветствовал он Каталину на испанском языке, произнося «р» как «г», делая ударения на последнем слоге, причем все слова звучали короче, чем нужно.