Книга Дети Бога - Мэри Д. Расселл

Когда-то здесь жил шофер-мирянин. Эта комната, расположенная прямо над гаражом, находилась лишь в нескольких сотнях метров от приюта, и Эмилио Сандос потребовал ее с яростным собственничеством, удивившим его самого. К обстановке он добавил немногое: аудиоспектрограф, звуковое оборудование, письменный стол, — но все это принадлежало ему. Выступающие стропила и простые белые стены. Два стула, стол, узкая кровать; маленькая кухня; душевая кабина и туалет за ширмой.

Эмилио смирился с существованием того, чего он не может контролировать. Кошмары. Изматывающие приступы невралгии, поврежденные нервы его кистей, посылавшие вверх по рукам ослепляющие молнии боли. Он перестал сопротивляться припадкам плаксивости, приходившим без предупреждения; Эд Бер был прав: это лишь усиливало головную боль. Здесь, наедине с собой, Эмилио мог пытаться гасить удары, когда они его настигали, и отдыхать, когда делалось легче. Если бы все оставили его в покое, позволив самому и на своих условиях справляться с проблемами, с ним было бы все в порядке.

Закрыв глаза, сгорбившись над своими кистями и раскачиваясь, он ждал, надеясь услышать, как шаги удаляются от его двери. Стук повторился.

— Эмилио! — это был голос отца Генерала, и в нем ощущалась улыбка. — У нас неожиданный визитер. Кое-кто прибыл с тобой повидаться.

— О боже, — прошептал Сандос, поднимаясь на ноги и засовывая кисти под мышки.

По скрипучим ступенькам он спустился к боковой двери и остановился, чтобы собраться с силами, — судорожно вдохнул, медленно выдохнул. Коротким тычком локтя выбил крючок из петли, ввинченной в дверную раму. Подождал, сложившись вдвое от боли.

— Ладно, — сказал он наконец. — Открыто.

На подъездной дорожке рядом с Джулиани стоял высокий священник. Восточный африканец, определил Сандос, едва взглянув на него, и хмуро уставился в лицо отца Генерала:

— Винч, сейчас не самое подходящее время.

— Да, — тихо произнес Джулиани, — но мы уже здесь. Привалившись к стене, Эмилио с трудом держался на ногах — но что тут поделаешь? Если Лопоре потребовал: «Вперед»…

— Извини, Эмилио. Это займет всего несколько минут. Позволь…

— Вы говорите на суахили? — внезапно спросил у посетителя Сандос на суданском диалекте арабского, вернувшемся к нему невесть откуда.

Похоже, вопрос удивил африканца, однако он кивнул.

— На каком еще? — потребовал Сандос. — Латынь? Английский?

— На обоих. И нескольких других, — ответил гость.

— Отлично. Он подойдет, — оказал Сандос Генералу. — Какое-то время вы будете работать самостоятельно, — обратился он к африканцу. — Начните с программы Мендес для руанджи. А файлы к'сана пока не трогайте. С формальным анализом я продвинулся не особо. И в следующий раз звоните, прежде чем приходить.

Сандос взглянул на Джулиани, явно пришедшего в смятение от такой грубости.

— Винч, просвети его насчет моих кистей, — пробормотал он извиняющимся тоном, направившись обратно в комнату. — Это из-за них. Я не могу думать.

«И, черт возьми, ты сам виноват, что нагрянул без приглашения», — подумал Сандос. Но он был слишком близок к слезам, чтобы вести себя вызывающе, а устал настолько, что едва понял то, что услышал затем.

— Я молился за вас на протяжении пятидесяти лет, — произнес Калингемала Лопоре голосом, полным изумления. — Господь обошелся с вами сурово, но вы изменились не настолько, чтобы я не смог вас узнать.

Застыв на месте, Сандос развернулся. Он остался таким же согбенным, с руками, сложенными на груди, но теперь внимательно вгляделся в священника, стоящего рядом с Генералом. Лет шестидесяти с небольшим — возможно, на пару десятилетий моложе Джулиани и столь же высокий. Черный как смоль, сухощавый, с крепкими костями и глубокими, широко расставленными глазами, которые даже в старости придавали красоту женщинам Восточной Африки, а лицо этого мужчины делали завораживающим. Пятьдесят лет, думал Эмилио. Сколько же было этому парню тогда? Десять лет, одиннадцать?

Он бросил взгляд на Джулиани, желая увидеть, понимает ли тот, что здесь происходит, но отец Генерал пребывал, похоже, в таком же недоумении и был столь же поражен словами визитера.

— Мы были знакомы? — спросил Эмилио.

Казалось, африканец светится изнутри, его необычные глаза сияли.

— У вас нет никаких причин помнить меня, а я никогда не знал вашего имени. Однако вас знал Господь, когда вы еще были в материнской утробе, — как и Иеремию, которого Бог тоже подверг тяжким испытаниям.

И он протянул вперед обе руки.

Помедлив, Эмилио вновь спустился по лестнице. Жестом, который показался ему мучительно знакомым и в то же время чужим, он вложил свои пальцы, покрытые шрамами и немыслимо длинные, в бледные теплые ладони незнакомца.

Сколько лет, думал Лопоре, чье собственное потрясение было так велико, что он забыл об искусственности множественного числа, которое заставил себя освоить.

— Я помню ваши фокусы, — сказал он улыбаясь, но затем посмотрел вниз. — Такая красота и умелость — уничтожены, — произнес он печально и, поднеся эти кисти к своим губам, поцеловал одну, а затем другую.

Позже Сандос предположил, что, возможно, перепад кровяного давления или какой-нибудь каприз нервно-мышечного взаимодействия привели к тому, что наконец прекратился приступ галлюцинаторной невралгии; но в тот момент африканец, вскинув взгляд, посмотрел в растерянные глаза Эмилио.

— Полагаю, руки были не самым худшим.

Сандос онемело кивнул и, нахмурившись, вгляделся в лицо гостя, пытаясь найти хоть какую-то подсказку.

— Эмилио, — нарушая пугающее молчание, произнес Винченцо Джулиани, — может быть, ты пригласишь его святейшество войти?

Секунду Сандос пребывал в полнейшем изумлении, затем выпалил:

— Господи Иисусе!

На что епископ Рима ответил — с неожиданным юмором:

— Нет, всего лишь папа.

Тут отец Генерал громко рассмеялся, после чего чопорно пояснил:

— За последние десятилетия отец Сандос несколько оторвался от жизни.

Ошеломленный, Эмилио снова кивнул и повел гостей вверх по лестнице.

Из вежливости папа прибыл в этот иезуитский приют один, без лишней огласки, в самом простом церковном облачении и сам управлял невзрачным «фиатом». Первый африканец, избранный в папы с пятого века, и первый прозелит в новой истории, заполучивший этот кабинет, Калингемала Лопоре именовался ныне Геласиусом III, вступив во второй год своего замечательного правления; он привнес в Рим глубокую убежденность неофита и дальновидную веру в универсальность Церкви, которая не смешивает вечные истины с замшелыми европейскими традициями. На рассвете, игнорируя политические расчеты и дипломатические правила, Лопоре решил, что должен встретиться с этим Эмилио Сандосом, который узнал других детей Бога и видел то, что Господь создал в ином месте. И когда он это решение принял, в Ватикане не нашлось бюрократической силы, способной его остановить, — Геласиус III был человеком пугающего самообладания и беспощадного прагматизма. Он оказался единственным чужаком, сумевшим обойти каморрскую охрану Сандоса, а совершил это потому, что пожелал говорить непосредственно с доном Доменико, троюродным братом Генерала иезуитов и некоронованным королем южной Италии.