Книга Скорпионы в собственном соку - Хуан Бас

Антончу объяснял, что заметно, если палтус или судак происходят из рыбоводческого хозяйства, потому что в таком случае у них тело оказывается непропорциональным относительно головы.

– Та гадость, какой их там кормят, приводит к тому, что тело растет быстрее головы, которая продолжает развиваться в нормальном темпе. Или как раз наоборот, как в случае с нашим приятелем Варасордой… Тебе бы больше подошло, если б тебя вырастили в рыбоводческом хозяйстве, а не в воспитательном доме, – мирно сказал он уроду по имени Варасорда, снова ставя ему стакан на середину макушки и тут же убирая его, поскольку тот в гневе попытался смахнуть его рукой.

Однако карлист утверждал, что эта теория – глупость, хотя и не выдвигал никаких аргументов, – по-видимому, он не слишком твердо на них опирался. Потом они заговорили о мерланах. Антончу заявлял, сознательно идя на преувеличение, что мерланом нельзя назвать тварь, в которой меньше чем десять килограммов весу, и заверял, что в Бильбао, на соседнем рынке, в Ла-Рибере, можно найти только жалкую рыбешку.

– Когда мне нужны настоящие мерланы, размером с мерланов, мне приходится заказывать их на рынке Ла-Бреча в Доности, – заключил он.

Он сказал это с шовинистической гордостью. Он гипускоанец? Этого только не хватало.

А потом, прогнав тех двоих ко всем чертям, он подошел ко мне с решимостью вьетконговца во время атаки при Тете.

Я задрожал.

7

«Скорая помощь» с чредой прилепившихся к ней находчивых гражданских проезжает через пробку по тротуару, тоже в направлении Гуггенхайма.

В последнее мгновение такси, управляемому галисийским чурбаном, удалось преодолеть восемьсот метров, не больше; на самом деле это одна видимость, потому что мы движемся обратно и сейчас удаляемся от больницы вместо того, чтобы приближаться к ней; мы с трудом развернулись в попытке обмануть пробку на мосту Деусто, снова поехав по той же улице, но в противоположном направлении.

Когда мы еще раз миновали Гуггенхайм, я не заметил на площади ничего необычного, но я знаю, что «скорые» движутся туда позади здания, в той части улицы, что с этого места не видна.

Гран-виа, которую нам надо пересечь, тоже забита, и нам не дают проехать. Мы снова прилипли к асфальту.

Теперь я действительно слишком далеко, чтобы проделать путь до больницы пешком. Мне следовало выйти из такси раньше, в первый раз, как я об этом подумал. Я дал маху, решив подождать. Вот дерьмо!

По крайней мере паника почти перестала мучить меня; своим постоянным присутствием она превратилась в нечто близкое и естественное, организм свыкся с ней. Теперь меня охватило скорее глубокое беспокойство, которое на данный момент подавляет мою волю; что-то вроде пассивного смирения перед лицом того, что должно произойти, несмотря на любые физические усилия, какие я мог бы предпринять, – они уже представляются мне тщетными.

О боже мой!

Сердце мое снова переворачивается в груди, с силой взрываясь внутри при мысли о том, что со мной только что случилось.

А если эта мысленная слабость вызвана ядом, который, следовательно, уже достиг мозга?

Минутку, давайте рассуждать, применяя хоть немного логики. Если б это было так, я был бы уже трупом или по крайней мере наступила бы агония.

А если все совсем наоборот?

Сделав над собой усилие, я щипцами вытащил на свет и кормлю молозивом надежды слабое сомнение, основанное на том времени, что прошло с момента проникновения яда без вредоносных последствий.

А если это была всего лишь прощальная шутка – весьма дурного толка, конечно, – моего безумного друга?

Но если все это только пшик, то откуда такое плотное движение «скорых» в том направлении?

Быть может, они обслуживают болезненных дам с повышенной чувствительностью, занемогших от сильного испуга, и охрана музея перестраховалась ввиду высокого происхождения приглашенных.

Или «скорые» попросту едут в другое место. Может быть… или нет? Это как с бородой Хаддока поверх простыни или под ней в «Акулах Красного моря». Я бы ногти себе сгрыз с досады, если б уже этого не сделал.

Если б я мог выяснить, что в точности там происходит; но я здесь в изоляции, в этом саркофаге на колесах – вот так оптимист! – и разницы никакой, если б колеса были квадратными.

Необходимость позвонить вызывает у меня в памяти образ моего мобильника, упавшего на пол в Гуггенхайме после того, как упал я, и воспоминание о том, как его раздавила своим франкенштейнским ботинком эта горилла, охранник с лицом Стивена Сигала.

– Простите, у вас есть мобильный телефон? – спросил я у своего кошмарного таксиста, заранее предвкушая какой-нибудь извращенный или сюрреалистический ответ.

Он меня не разочаровывает.

– Мобильный телефон? Как же!

– Что значит «как же»? Он у вас есть или нет?

– Конечно, он у меня есть, как и у всех, на кого ни плюнь. Я ведь не оборванец какой-нибудь, умирающий с голоду… Это уж слишком.

– А вы позволите мне позвонить? Я вам заплачу, само собой.

– Ну вот, приехали, так, значит, у вас-то как раз и нет этого барахла. Надеюсь, у вас есть хоть деньги за дорогу заплатить…

– Да, разумеется, да. – Я удивляюсь самому себе: такое терпение проявляю – прямо как святой Франциск Ассизский со своими барашками. – И у меня есть мобильный телефон, но он у меня сломался. Поэтому я спрашиваю вас, не позволите ли вы мне позвонить с вашего, пожалуйста…

– Не получится: невозможно. Он у меня лежит там, где и должен лежать: в ящике стола; все время выключен. Вы что, хотите, чтоб я еще больше раскошеливался? Вы знаете, сколько в Бильбао лицензий для таксистов?

– Ладно, ладно. Забудьте, пожалуйста.

А! Вот это будет проще, надеюсь.

– Не будете ли вы столь любезны и не поищете ли по радио какую-нибудь местную новостную станцию? Дело в том, что я хотел бы узнать, не произошло ли чего-нибудь в музее, в Гуггенхайме.

– Вы просите невозможного… В это время не передают новостей.

Я почувствовал, что мы сейчас свалимся в новую черную дыру, но на этот раз не собирался сдаваться.

– Да, да, я знаю… Но если случится что-нибудь важное, например покушение или какое-нибудь серьезное происшествие, они прервут программу, чтобы сообщить об этой новости. Поищите, сделайте мне одолжение.

– Мне не то чтобы трудно это сделать, поймите меня правильно, мне-то все равно, но вы рассуждаете неразумно. Если что-нибудь случится, само собой, они остановят и эту передачу, а они продолжают петь свои вильянсико. – Он повернул ко мне морду, довольный своим мужицким силлогизмом. Впрочем, должен признать, он меня удивил. – Тут я вас поймал врасплох, а?

– Сдаюсь… – Я вот-вот заплачу.

Он снова смотрит на меня, теперь с подозрением.