Книга Человек, который знал все - Игорь Сахновский

Уже очень давно Стефанов не верил никому — ни родичам, ни начальству, ни женщинам. Он и себе-то слабо верил, если на какое-то время оставался без денег. Потому что без денег человек особенно продажен. А деньги Стефанов любил так, что видел их в эротических снах. Он чурался любых мечтаний, но предпочитал такие фильмы, где герой, захватив пресловутый миллион, презрев травмы, не совместимые с жизнью, на последней минуте экранного времени, на самом последнем самолете смывается в недоступные пределы. Что беглец там будет делать, на что тратить свою семизначную радость — таких вопросов аскетичный полковник себе не задавал.

Сурин получил согласие, и они стали встречаться еженедельно — всякий раз в неожиданных местах, указанных Стефановым. То на дискотеке в ночном клубе «Карабас», где агентурные данные приходилось выкрикивать во весь голос. То в стерильном коридоре Института защиты материнства и младенчества, где посетителям дозволялся только интимный шепот.

Информационный винегрет, которым Стефанов кормил уборщика, как правило, включал известные Сурину факты («Наш друг поменял охранников»), эксклюзивные физиологические детали («Наш друг снова лечится от гонореи») и что-нибудь малопонятное («Роняет молибденовые акции на треть процента»). Виталик ходил польщенный.

Так бы они и дальше играли в эти игры, если бы не случилось кое-что из ряда вон. На шестой встрече, имевшей место на задворках птицефабрики и длившейся не более минуты, Стефанов сказал очень внятно и жестко:

— У меня плохая новость. Вопрос твоей жизни и смерти. Готовь тридцатку. Дешевле не отдам. В понедельник, здесь же.

И добавил, садясь в машину:

— Еще спасибо скажешь.

Заметно опустошив свою заначку, встревоженный Сурин прикинул между прочим, что пустырь за птицефабрикой — удобное место для уборки. Но мудрый Центр допускал, что завербованный еще может пригодиться, а пока лучше заплатить.

В понедельник Стефанов, пересчитав деньги, вынул из кармана диктофон:

— Извини, кассету я заберу. Так что придется слушать здесь.

На холодном ветру под гул автострады уютный тенорок Шимкевича сетовал на людскую низость. Речь шла о ближнем круге. «Из кожи ведь лезу, чтобы сделать им хорошо. Бабки атомные летят! И что?.. Суки! — сокрушался Коля. — Настоящие суки!» Судя по всему, разговор происходил дома или на даче у шефа. Вторым голосом был новый охранник Женя, молодой и всегда голодный. Он главным образом гмыкал и сочувственно матерился. Жене явно светила сытная карьера уборщика. А Виталику больше ничего не светило. Он теперь стал «сука номер один». «Он себе на уме. От него несет».

«За что?» — мысленно орал Сурин сквозь шум в ушах.

А Шимкевич уже объяснял в подробностях, где находится суринский гараж. Туповатый Женя переспрашивал. Для Жени это был самый первый «заказ». Еще минут пятнадцать Коля рассказывал анекдоты и рассуждал о женщинах. Виталик уже плохо слышал, его трясло. Стефанов выключил диктофон.

— Когда? — хрипло спросил Сурин.

— Будем слушать вторую сторону? Или так усвоишь?

Уборщик помотал головой:

— Когда?

— Послезавтра вечером — около твоего гаража. Когда приедешь ставить машину. Послезавтра, запомнил?

Уборщик громко высморкался и, не прощаясь, уехал.

Стефанов перевел дыхание. Только что он рисковал смертельно. Если бы Сурин сейчас передумал и сказал: «Нет, давай послушаем» — один из них не ушел бы отсюда живым. Потому что на второй стороне пленки можно было отчетливо расслышать слова Шимкевича: «Во вторник, ближе к вечеру. А днем он мне еще понадобится».

Существовал и самый легкий, бескровный вариант. Не спроси Сурин:

«Когда?» и дослушай до конца кассету, он получил бы шанс выжить. Но перед выборами затевалась игра по-крупному, где Стефанов делал свои ставки, и уборщик только путался под ногами.

Назавтра Шимкевич вызвал к себе Виталика. На столе стояла массивная сумка.

— Здесь шестьсот тонн. Отвезешь Холодянину. Смотри, аккуратно!

Холодянин был первым помощником губернатора Стилкина.

Виталику вдруг захотелось, чтобы вчерашней пленки с этим же домашним голосом просто не было. Чтобы Коля его ценил, как прежде, и не считал «сукой номер один».

Он выехал на центральный проспект, увязая в полдневной автомобильной пробке. Торопиться было некуда. Минуту назад он решил деньги никому не отвозить — понадобятся на первых военных порах. Воевать так воевать! Коля себе еще локти искусает: не на того напал. Сурин всех научит зубы чистить! Надо только узнать, кто его заложил. С какой стороны? Если это Стефанов — он ему собственноручно кишки наружу выпустит, прямо на дискотеке или где они там встретятся… Но, значит, так, по порядку. Сначала мальчик Женя. Возле гаража убирать удобно, никто не услышит… Юный пионер, мать его! Он, проглот, сам себя будет кушать по кусочкам! Потом Шимкевич… И тут Виталику снова захотелось стать ценным работником, чтобы не придумывать военные действия, а выполнять Колины задания.

Сурин заехал в немецкий ресторан, заказал огромное свиное колено, дождался, когда принесут, но есть не смог и пошел назад в машину. Он чувствовал себя одновременно безработным и курортником.

В соседней парикмахерской, она же «салон красоты», Виталику сделали модную стрижку, начесав мокрый чубчик на лоб, затем шелковисто побрили, так, что лицо стало похоже на младенческую поясницу, и, уже не зная, чем угодить, предложили маникюр. Трогая свой липкий чубчик, он подумал словами Шимкевича: «Хоть раз могу для себя пожить!», а вслух ответил: «Маникюр не повредит».

Потом, чуть оттопыривая пальцы с прозрачным лаком на ногтях, поехал к массажистке Антониде — она привлекала его тем, что называла сынулей и за двойную плату работала обнаженной по пояс. Любое самовольство клиента немедленно сказывалось на тарифе. «Сынуля, — предложила Антонида по окончании сеанса многоборья, — давай я подберу тебе ароматическое масло?» «Зачем?» «Пахнешь ты плохо. Дышать невозможно». Виталик ощутил горячую потребность стиснуть намертво белое горлышко массажистки, но вспомнил, что его ждут более славные дела и надо поберечь нервы.

По случаю своей первой уборки охранник Женя вырядился в новый кожаный плащ. Он подкарауливал Сурина уже третий час, поэтому успел притомиться, два раза оголодать, кое-что погрызть и усеять прилегающую местность обертками пищевых продуктов, а также продуктами этого питания. Увидев, наконец, знакомые, режущие темноту фары, Женя так обрадовался, что чуть не заорал: «Виталя, привет!», но догадался укрыться от света за гаражом.

Сурин остановил двигатель и минуты полторы сидел неподвижно. На исходе курортного дня он подумывал, что можно и не начинать военных действий, а уехать, допустим, со всеми деньгами в город Багдад. Он знать не знал, что это за город, но предполагал, что в Африке, на берегу моря, и там продаются рабыни. «Полежать на песочке, позагорать, а там поглядим». Последнее, на что он поглядел, были вытаращенные от восторга и страха глаза охранника Жени — слева, за боковым стеклом. С таким выражением лица ребенок, желающий напугать, прячет за спиной хлопушку. «Вот дебил, он же день перепутал! Не сегодня…» — последний раз в жизни подумал Виталик.