Книга Банда Гимназиста - Игорь Пресняков

„И все же лучше застегнуться“, – заметил я.

„В таком случае не откажите в любезности проводить меня до дома“, – предложила девушка. Она была симпатичной и вызывающей: тонкая, словно туго натянутая струна; глаза шальные, с дико расширенными зрачками; пухлые нервные губы как кровавое пятно.

„Сочту за честь сопровождать вас“, – козырнул я. По дороге она рассказала, что повздорила с лейтенантом Каннингом. Англичанин ангажировал девушку на мазурку, но должным образом станцевать не сумел, чем вызвал насмешку партнерши. Задетый за живое, немного нетрезвый, Каннинг заявил, что „мода на мазурки“ скоро пройдет, да и вообще русским пора перенимать европейские привычки.

Заявление англичанина вызвало бурный спор, и в итоге Каннинг сказал, что начиная с варягов до нынешних времен русским только тогда жилось хорошо, когда они слушались советов Запада. Услышав подобное, недавняя партнерша Каннинга попросила знакомого есаула вызвать англичанина на дуэль. Офицеры Ставки замяли скандал, а обиженная спорщица в сердцах покинула залу и, наспех одевшись, выбежала на улицу.

Ее звали Ксенией, и была она дочерью доктора Реутова, советника генерала Иванова-Ринова. Ксения отличалась живым умом и начитанностью, однако слишком много говорила о большевизме и белом движении. Первое вызывало у нее жгучую ненависть, последнее же глубокое презрение. Мне, офицеру-фронтовику, мнившему себя бравым воякой, хотелось бурных тыловых приключений. Страстная, экзальтированная патриотка показалась для сего предприятия весьма заманчивым объектом. Я напросился в гости, и вскоре между нами завязался роман.

Очень быстро я понял, что Ксения ненавидит коммунистов с той же силой, сколь любит кокаин. Увлечение „серебряной пылью“ – явление широко распространенное и никого не удивляет. Однако ежели до революции „пудрить нос“ было модным, то теперь это – способ не думать о происходящем, иллюзорная попытка сохранить разум. Поначалу я радовался нашим отношениям, – Ксения восхищала меня своей страстностью и ошеломляющим цинизмом. Но вскоре мне стало скучно. А для тылового сплина лучшее исцеление – фронт. Я понял, отчего скучающие армейские ловеласы с ребячьей радостью стремятся вернуться на передовую.

Полученное сегодня письмо вдруг явственно показало мне, отчего мы терпим поражения, а вскорости и вовсе должны проиграть. В отличие от большевиков, у нас нет крепкого тыла, опоры любого воинства. Только склоки, брожение, самовольность, отсутствие веры и поддержки. У белого войска нет могучей силы, есть только яростная ожесточенность и хмурая приверженность долгу.

22 июня. Мой новый полк целиком состоит из офицеров. Дали и нового командира – полковника Собакина. Я при нем начальник штаба. Фронт неуклонно приближается. Лошадей и фураж добываем с великим трудом. Помогают „крепкие“ мужики (кулаки). Они, бестии, сильно страшатся прихода большевиков. Вчера в селе Узеевка неизвестные перебили наш дозор, погиб мой старинный приятель, ротмистр Барвинов. С ним мы бились бок о бок еще у Нижнего Услона, под Казанью, летом восемнадцатого. Пришлось подымать эскадрон и учинять следствие. Селяне выдали зачинщика бунта и снабдили провиантом.

К вечеру явился поручик Лапин из дивизионной контрразведки, с ним рота карателей. Расстреляли тридцать человек, а главного бунтовщика Лапин приказал повесить на сельской площади. Мужик был уже полумертвым от побоев, когда его волокли к виселице. Какой-то унтер со звериной рожей шашкой стал рубить мужику кисти рук. Рубака из него оказался никчемный, и дело не клеилось. Бунтовщик хрипел, обливаясь кровью, и взбивал пыль раздробленными руками. Мне стало тошно, и я приказал Лапину побыстрее кончать экзекуцию, в противном случае пригрозил мужика пристрелить.

24 июня. Красные силами двух дивизий вышли к нашим позициям на р. Уфа и Юрюзань. Авангард противника сбил заслоны у села Айдос и обеспечил переправу главных сил у села Урус-Бахты. Как ни старалось командование, как ни перегруппировывало войска, а создать оборонительный рубеж не удалось! Части и без того измотанного Уральского корпуса оказались растянутыми по фронту и неспособными сопротивляться. Мой полк стоит в четырех переходах от передовой, и, ежели обстановка не изменится, к концу июня мы вновь увидим красных.

25 июня. Командование спешно подымает резервные дивизии, в том числе и I Волжский корпус ген. Каппеля.

27 июня. Красные много и успешно маневрируют по кряжистой безлюдной местности. Помятый Уральский корпус отчаянно отбивается, но уже потерял инициативу и рискует попасть под фланговые удары 26-й и 27-й дивизий противника. Мы бешеным маршем идем на выручку.

28 июня. Сегодня меня вызвали в штаб дивизии и приказали принимать командование Отдельным кавполком. Начальник штаба дивизии объяснил задачу: со дня на день Уральский корпус начнет быстро откатываться назад, красные не преминут начать преследование, растянув свои боевые порядки по труднопроходимым горным дорогам. Кавполку надлежит сделать фланговый маневр и рассечь красные части. В полк входят офицерский драгунский эскадрон (80 сабель) и семь сотен казаков. Я попытался было отказаться, сославшись на то, что мало знаком с кавалерийским делом. Начальство и слушать не стало – помянули мой опыт разведки на германской и знание противника. Пришлось принимать полк.

1 июля. Вторые сутки идем по тылам красных. В стычки с разъездами большевиков стараемся не вступать. Отдыхаем и питаемся наспех, не заходя в села. Офицерский эскадрон ведет себя весьма похвально. Новичков и молодежи почти нет, здесь ветераны-брусиловцы, два бравых драгуна – полные кавалеры „золотого“ Георгия. Казачки пышут злобой, рвутся в бой и грабежи. Пока удается их сдерживать.

2 июля. Вышли на подступы к селу Насибаш.

В пяти верстах наша 12-я дивизия Уфимского корпуса остановила продвижение 26-й дивизии красных. Взял полусотню хорунжего Раськова и сам пошел в разведку. У красных не более трех полков, остальные части 26-й растянулись на марше.

Вернувшись, приказал есаулу Пальному с двумя казаками пробираться в штаб 12-й и передать план совместного наступления. Пальной – местный житель, и я надеюсь, что он сумеет добраться до наших.

3 июля. 12-я дивизия совершила удачный маневр и начала охватывать противника с флангов. Красные попытались отступить и закрепиться, однако мой полк ударил с тыла. Условия местности не позволили развернуть лаву, пришлось наступать двумя колоннами. Неожиданный натиск имел успех: красные были окончательно окружены. Взяли две дюжины пленных. Казаки деловито, без гнева и криков, вновь обнажают шашки. Я понимаю, что боеприпасов мало, возиться с виселицами нет времени. Приказываю хотя бы похоронить казненных.

5 июля. Вернулся Пальной. Он потерял казака и сам получил легкое ранение. Рассказывает дурные новости: 4-я дивизия Уфимского корпуса запаздывает и наверняка не успеет прийти к нам на помощь. Между тем из горных проходов к окруженной 26-й дивизии красных подтягиваются части 27-й дивизии. Мои бойцы очень устали; кончается провиант, почти нет воды.

Отрываем заваленные и прогнившие колодцы, добываем со дна грязную водицу. Подходы к реке сильно обстреливают красные. Вчера доставили пять бурдюков и потеряли трех человек. В немногочисленных казачьих хуторах пепелища, запустение и горы трупов по амбарам. Уцелевшие жители рассказывают о расправах большевиков над семьями казаков. В одном местечке нашли распятого старика, череп которого прорубили топором. Пальной признал в нем известного в округе ветерана русско-японской войны.