Книга Тиран - Валерио Массимо Манфреди

Он положил в котомку хлеб, наполнил флягу свежей водой и отправился на рыночную площадь, держа коня под уздцы.

Дружина уже ждала его в полной готовности. Они завтракали на скорую руку, время от времени бросая куски хлеба в бассейн рыбкам. Отряд двинулся в путь и, покинув город через восточные ворота, спустился в расстилавшуюся перед ними долину. Напоследок всадники обернулись, чтобы полюбоваться тем, как первые утренние лучи восходящего солнца освещали храм богини Афины, возвышающийся на акрополе, а потом принялись медленно спускаться по склону священного холма. Высокие стены окружали Акрагант со всех сторон, тысячи наемников состояли на службе в городской армии.

— Слишком уж она большая, — промолвил Дионисий, глядя на этот символ могущества.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Филист, скакавший рядом с ним.

— Городская стена слишком большая. Может случиться так, что возникнут проблемы с ее защитой.

— Что за глупости приходят тебе в голову! — воскликнул Филист. — Акрагант неприступен. Он стоит слишком высоко, чтобы его можно было взять при помощи осадных башен; кроме того, он очень богат и может обеспечить себя любыми средствами защиты.

Дионисий снова посмотрел на стену и пробормотал:

— Слишком, слишком большая…

Они проехали мимо лагеря сиракузских воинов, отправленных на помощь Селинунту и томящихся теперь в ожидании дальнейших приказов. Весь день двигались шагом, как, впрочем, и последующие пять дней пути. Наконец перед ними показались Сиракузы. Город казался сверкавшим драгоценным камнем, обрамленным сушей и морем. Его центр — Ортигия — представлял собой скалистый остров. Именно на него когда-то впервые ступила нога предков здешнего населения, прибывших из-за моря с горстью родной земли и огнем, зажженным от жертвенника на акрополе.

Отцы-основатели выбрали для города идеальное место как с точки зрения обеспечения его безопасности, так и в расчете на то, что он станет центром торговли в регионе. Здесь были построены два порта — один на севере, ориентированный на юго-западный ветер, а другой — на юге, где можно «перехватить» борей. Таким образом, город никогда не попадал в затруднительную ситуацию из-за неблагоприятного ветра, а взять его осадой было практически невозможно.

Афинянам на своем горьком опыте пришлось в этом убедиться: после многочисленных бесплодных попыток захватить Сиракузы они потерпели жесточайшее поражение. Там, в малярийных болотах в устье реки Анапа, они сидели месяцами, мучимые зноем, дизентерией и лихорадкой, наблюдая, как их великолепные триеры медленно гниют, стоя на якоре. Дионисий еще помнил — он в ту пору был ребенком — закованных в кандалы пленников, гонимых в ужасные каменоломни, своего рода преддверие царства Аида, где их жизни угаснут, а они так никогда и не увидят солнечного света. Им одному за другим ставили клеймо раскаленным железом и отправляли их на медленную смерть в этом огромном мрачном подземелье, где стук зубил раздавался мерно, настойчиво, не затихая ни на минуту, где в воздухе висела густая пыль, слепившая глаза и сжигавшая легкие.

Пощадили лишь тех, кто знал наизусть стихи из «Троянок» Еврипида, прославлявшие мир. Чтобы не говорили потом, что сиракузцы грубы и невежественны! И все же в конце концов структура и учреждения города оказались имитацией того, что было присуще ненавистному врагу. Это выразилось в провозглашении демократических законов, радикально урезавших власть и могущество крупных землевладельцев и знати.

По мере приближения виднее становилась дамба, соединявшая остров Ортигию с той частью суши, где разрастался новый квартал, а еще дальше, на плоскогорье Эпиполы, расположенном над городом, возвышались караульные вышки.

Они проехали мимо единственного источника Аретузы, бившего всего в нескольких шагах от моря. Считается, что именно благодаря ему город родился и выжил, — сиракузцы чтят его, как божество.

Дионисий спешился, чтобы попить и омыть глаза и лоб. Он всегда делал так, возвращаясь из похода. Ему казалось, будто, совершая этот своеобразный обряд, он снова наполняет свое тело тем живительным эликсиром, что течет по потайным, скрытым где-то в глубине жилам его родной земли.

Родина.

Он любил ее страстно и ревниво, знал историю и легенды, повествующие о ее истоках, ему знакомы были каждая стена и каждый камень, разрозненные звуки рынка и порта, крепкие запахи земли и моря. Он мог бы пройти с одного конца города на другой с завязанными глазами и ни разу не споткнуться. Он знал здесь каждого знатного и каждого нищего, воинов и продажных свидетелей, жрецов и плакальщиц, ремесленников и воров, уличных девок и самых изысканных гетер Греции и Азии. Ведь он всегда жил на улице, здесь играл в детстве со своим братом Лептином, забрасывая ровесников из враждующих с ними группировок градом камней.

Все это в его сознании и являлось родиной, представлявшей собой некое неделимое единство, а не множество разных людей, вступавших с ним в разговоры, споры или драки. А родина должна быть самой великой, самой сильной и могущественной в мире — превыше Спарты, надо признать, помогавшей им во время Великой войны, и Афин, где все еще оплакивали воинов, нашедших свою гибель в болотах Анапы и под испепеляющим солнцем на берегах Асинара.

Он двигался дальше, дёржа коня под уздцы, кивком головы отвечая на приветствия. Он был в ярости от того, какой жребий выпал на долю Селинунта, чего можно было бы избежать, если бы Гермократ находился с ними, и негодовал по поводу участи, уготованной Сиракузами своему храброму флотоводцу, самым недостойным образом отстраненному от командования и вынужденному бежать в дальние края, чтобы спасти свою жизнь.

Ему предстояло явиться с докладом к Диоклу, главному виновнику всех этих бесчестных деяний, тому, на ком, не помоги Дионисию сама судьба, лежала бы ответственность и за смерть Ареты.

Диокл принял их с Филистом в зале совета в тот час, когда на агоре собиралось особенно много народу. Он знал о том, как Дионисий предан Гермократу, но ему было также ясно и то, что молодой человек очень популярен и любим за свою отчаянную храбрость, безграничную самоотверженность, за темпераментность и воинскую ярость, никогда не обращавшуюся против слабых — только против тех, кто злоупотребляет своим положением и властью. Кроме того, ему симпатизировали многие особы, занимавшие видное положение в обществе, и это тоже приходилось учитывать.

— Там устроили резню, не так ли? — спросил Диокл, едва Дионисий вошел.

— Уцелели две тысячи шестьсот человек, остальных убили и продали в рабство. Храмы разграбили, стены разрушили, город лежит в развалинах.

Диокл склонил голову, некоторое время казалось, будто случившаяся катастрофа не только омрачает его душу, но и физически давит на плечи.

Дионисий молчал, считая, что говорить о чем-либо еще не имеет смысла, тем более что выражение его лица было достаточно красноречиво. Филист сжимал ему плечо — словно мог таким образом удержать его от безрассудных поступков.

Диокл вздохнул: