Книга Гончаров идет по следу - Михаил Петров

— Я не сомневаюсь в этом, но зачем?

— Господи, ну ведь не трудно догадаться, что если он сбежал, то не иначе как в родные места, где у него проживают сестра и мать.

— Если не упорол за большой бугор или еще дальше.

— Куда это дальше? — насторожился Говоров.

— Вселенная большая. Может, у человека душа рвалась к звездам, да только бренная плоть не пускала, вот он и решил оставить ее нам.

— Вы что? — захлопал глазами строитель. — Вы думаете… он мертв?

— Не знаю, пока не знаю, возможно, что завтра я смогу вам ответить на некоторые вопросы. Скажите мне, у него была щель между верхними резцами?

— Да, и довольно внушительная, такая, что при разговоре он даже присвистывал.

— А при ходьбе похрустывал. У него особые приметы были? Татуировки, родинки или еще какие козявки-бородавки?

— Насколько мне известно, ничем таким особенным он не выделялся.

— Ладно, вам что-нибудь говорит эта фотография? — На стол перед ним я выложил цветное фото, где на фоне живописных сосен между двумя мужиками стояла моя висельница. — Вам, случайно, не знакомы эти люди?

— Господи, ну что за вздор вы несете, как мне могут быть не знакомы эти подонки, если я сам их снимал прошлым летом. Слева стоит Денис, справа Стригун, а посредине сожительница, а может, и жена Линда. Или, говоря попросту, Лидия Александровна Коровина.

— Чья сожительница, чья жена? Дениса или Стригуна?

— Бог мой, ну конечно же Стригуна, Денису такую шикарную бабу не поднять. Мне кажется, из-за нее Толик и пустился во все тяжкие. Та еще стерва!

— Не надо так, — тихо попросил я, но он разбушевался пуще прежнего.

— Как это не надо, как это не надо, если из-за этой суки меня прокатили на полтора миллиона, а вы… Кол ей осиновый в задницу, чтоб она подохла.

— Успокойтесь, Игорь Викторович, в ту ночь, когда мы с вами гуляли в «Ночах Шахерезады», а точнее, отдыхали в ментовке, она ваше желание удовлетворила.

— Что? О чем вы? Не понимаю.

— Она либо повесилась сама, либо ее повесили — я склоняюсь ко второму варианту.

— Вот так да! Да что же это? — вдруг нелепо засуетился лукавый бизнесмен. — Как же это? Она ведь молодая, красивая, у кого же рука поднялась? Подонки!

— Господин Говоров, — попытался я урезонить его, — вы непоследовательны. Только что вы желали ей страшной и мучительной смерти, а теперь вдруг раскисли, как галета в горячем супе. Чего вдруг?

— Не знаю, она мне нравилась.

— Ага, понятно, как говорил Шурик: «Птичку жалко».

— Перестаньте вы наконец издеваться. Где она сейчас?

— А где, по-вашему, должны храниться невостребованные мертвецы через день после кончины? Думаю, что не на ипподроме.

— Оставьте. Она в морге, да?

— Удивительная сообразительность.

— Я немедленно туда поеду, надо забрать тело.

— И куда вы его денете? Положите на свой письменный стол или отнесете домой к жене? Уверяю вас, она не поймет и сочтет вас некрофилом. И вообще, вам в нынешнем положении это знакомство лучше не афишировать. Так можно перепутать все карты. Вами заинтересуется милиция, потянется веревочка, и в конце концов результат будет плачевный. Если вы не оставите своей бредовой идеи, то я умываю руки.

— Да, вы правы, и что это я расквасился? Ничего, сейчас пройдет, давайте выпьем за нее. Помянем по русскому обычаю.

— Не могу, я за рулем, а тем более за нее я пил позавчера ночью. Вы уж сами.

— Да, конечно. — Из ящика стола он извлек плоскую бутылку и, не утруждая себя пустым переливанием, засосал прямо из горлышка. — Но похоронить-то я ее могу?

— Едва ли, лучше сообщите мне адрес ее местопроживания, я шепну кому надо, и ее заберут родные. Это все, что вы пока можете для нее сделать. Она не наркоманка?

— Какую чушь вы несете, она и спиртное-то почти не пила, любила себя баба. А родных у нее в городе, кроме Стригуна, никого не было. Кто будет ее хоронить?

— Ладно, что-нибудь придумаем. Эта Линда не могла лечь под Дениса?

— Нет, слишком высокого мнения она о себе была.

— Мнение мнением, а природа требует.

— С нее было достаточно меня и Стригуна.

— Поздравляю, братья во Христе, — не смог сдержать я улыбки. — Но как же она могла оказаться в доме у Виноградова?

— Что? Вы об этом не говорили. Она там была?

— Скорее всего, да.

— Ничего не понимаю. Может быть, приходила вместе со Стригуном?

— Не уверен. Скорее всего, Стригуна в городе нет. По крайней мере, свою квартиру он продал. Сегодня в нее заселились другие люди.

— Продал? Когда?

— Думаю, давно, по крайней мере, еще до третьего марта.

— Ну вот, я же вам говорил, что искать его нужно на родине, он там.

— Возможно, но не гарантировано.

— Нужно туда съездить, навести справки, на месте это сделать легче. Это он убил Линду, больше некому.

— Сомневаюсь, впрочем, более или менее точно я об этом сообщу вам завтра, когда прояснятся некоторые детали. Кстати сказать, где она работала?

— Насколько я знаю — нигде. А точнее, она была у Стригуна на содержании.

— А почему не у вас?

— Последнее время у них с Толиком возникло что-то вроде любви, теперь-то я понимаю, какая это была любовь! Когда Стригун слинял, я несколько раз к ней заезжал, думал, что она в курсе, но всякий раз натыкался на закрытую дверь.

— Понятно, тогда на сегодня все. До свидания, и больше не пейте, завтра с утра вы мне можете понадобиться.

Уже с порога я понял, что в своей кухонной резиденции Милка принимает гостей. Раскрасневшийся от непомерного количества выпитого чая, за столом пыхтел коротышка. Видимо, их беседа носила столь увлекательный и злободневный характер, что меня они заметили не сразу.

— Вот вы женщина неглупая, — заблуждался капитан, — скажите, на кой они черт мне сдались, эти демократы? Кругом сплошной беспредел и рэкет. Работы прибавилось, а зарплата убавилась. При коммуняках был порядок и уверенность в завтрашнем дне, а что сейчас?

— А сейчас, чтобы вырвать зуб, отнеси и положи двести рублей, — подпевала ему Милка. — А где взять эти самые двести рублей?

— В тумбочке! — заходя на кухню, зло посоветовал я. — Что вы как грачи раскудахтались? Или заняться больше нечем? Лаврентия Павловича на вас нет, политики кастрюльные. Попали в дерьмо, так сидите и не чирикайте. Капитан, пойдем в кабинет.

— Чего это ты, Константин Иваныч, такой грозный? Мы же просто так, языки чешем.