Книга Три секунды - Берге Хелльстрем

Резиновая масса означала человека-контейнер. Люди-контейнеры означали поставку наркотиков. Мертвый человек в сочетании с поставкой наркотиков означал убийство, связанное с наркотиками. А убийство, связанное с наркотиками, почти всегда означало долгое расследование, массу времени и массу ресурсов.

— «Верблюд», человек, который перевез наркотики прямо сюда, в кухню.

Гренс кивнул в сторону гостиной:

— А он? Что мы знаем о нем?

— Ничего.

— Ничего?

— Пока ничего. Но ты же что-нибудь сделаешь, Гренс.

В гостиной Гренс подошел к человеку, жизнь которого закончилась, и посмотрел на него. Двое мужчин взяли мертвеца за ноги и за руки, подняли, перенесли в черный прорезиненный мешок, застегнули толстую молнию и положили мешок на железную каталку, которая еле-еле поместилась в тесной прихожей. Все это время Гренс смотрел на мертвеца.

* * *

Он выехал с Васагатан и увяз в пробке на Сёдерледен где-то в районе Слюссена. Скоро пять; он должен был заехать в детский сад почти час назад.

Пит Хоффманн сидел в машине, пытаясь справиться со стрессом, жарой и раздражением из-за вечерних пробок, с которыми он ничего не мог поделать. Три намертво застывших ряда тянулись куда-то в глубину туннеля — так далеко, что и не видно куда. Обычно Пит спасался от агрессии мегаполиса, думая о мягком лице Софьи, вспоминая, какие глаза бывают у Хуго, когда он катается на велосипеде, как торчат во все стороны волосы Расмуса, склонившегося над тарелкой фруктового супа или стаканом апельсинового сока. Сейчас воспоминания не помогли. С кем ты сидел? На образы тех, кого он любил, снова и снова наплывало одно и то же: попытка продать наркотики в квартире на Вестманнагатан обернулась гибелью человека. Сконе. Мио. Юсеф Ливанец. Виртанен. Граф. Скольких тебе назвать? Другой агент, с тем же заданием, что у него самого. С кем еще? Другой полицейский агент сидел напротив Пита, только играл похуже. С кем еще? Пит как никто знал, как должно выглядеть фальшивое прошлое, легенда, знал, как ее создать, какие вопросы тебе зададут, чтобы разрушить ее. Они оба работали на полицию, каждый по-своему, и вот им довелось встретиться лицом к лицу. У него не было выбора, иначе умереть пришлось бы ему. Жизнь одного из них оборвалась, и этим одним оказался не он.

Пит и раньше видел человеческую смерть. Но она была не такая. Смерти требовали его будни, она была нужна ему для достоверности, и он привык отделываться от мертвецов, с которыми его ничто не связывало. Но за эту операцию отвечал он. Умышленное убийство. Ему могло грозить пожизненное тюремное заключение.

Эрик звонил из аэропорта Джэксонвилла. Пит Хоффманн девять лет числился в неофициальной ведомости Главного полицейского управления и привык считать себя ценным сотрудником. Раньше Управление волшебным образом ликвидировало все проступки Хоффманна — и служебные, и в частной жизни. Эрик Вильсон должен и этот случай превратить в небывший, в полиции такое хорошо умеют — обычно хватало пары-тройки секретных донесений, попавших на правильный начальственный стол.

Жара в стоящем неподвижно автомобиле усилилась, Хоффманн вытер пот, ливший за шиворот; проклятая пробка между тем начала рассасываться. Хоффманн сосредоточился на номере машины, которая тащилась в двух-трех метрах перед ним, и усилием воли заставил себя думать о Хуго и Расмусе, о настоящей жизни; двадцать минут спустя он уже вползал на парковку детского сада Хагторнсгорден в большом, застроенном многоквартирными домами районе Эншедедалена.

Хоффманн подошел к двери и вдруг замер, пальцы застыли, не дотянувшись до ручки. Он услышал голоса играющих, бурно веселящихся, шумных детей и улыбнулся, желая хоть немного продлить лучшее мгновение дня. Открыл дверь, но снова замер — плечи словно что-то сдавило; сунул руку под пиджак — долгий выдох облегчения: кобуры нет.

Пит открыл дверь. Пахнуло свежей выпечкой, двое-трое малышей сидели в столовой за поздним полдником. Шум доносился из большой комнаты в глубине дома, из игровой. Хоффманн присел на низенький стульчик в прихожей. Маленькие ботинки, яркие куртки на вешалках с именами детей и нарисованный детской рукой слоник.

Кивнул молодой женщине. Какая-то новая воспитательница.

— Добрый вечер.

— Вы папа Хуго и Расмуса?

— Откуда вы знаете? Я не…

— Почти всех уже забрали.

Она исчезла за шкафом с основательно потертыми пазлами и деревянными кубиками и тут же вернулась, ведя двух мальчиков, трех и пяти лет, при виде которых у Пита радовалось сердце.

— Привет, папа!

— Привет-привет, папа!

— Привет-привет-привет, папа!

— Привет-привет-привет…

— Привет, мальчишки. Победила дружба. Больше «приветов» мы сегодня сказать не успеем. Завтра. Завтра попробуем снова. Согласны?

Он снял с вешалки красную куртку, натянул рукава на вытянутые руки Расмуса, потом привлек его к себе — снять тапочки и надеть ботинки на ножки, которые никак не хотели стоять смирно. Нагнувшись, Хоффманн случайно глянул на собственные ботинки. Проклятье. Он забыл бросить их в огонь. Это черное, блестящее могло оказаться пространством смерти, фрагментами кожи, крови и мозга. Он сожжет ботинки, как только приедет домой.

Хоффманн потрогал детское кресло, стоящее задом наперед на пассажирском сиденье. Закреплено надежно, и Расмус, как всегда, проковыривает узор, отрывая кусочки обивки. Кресло Хуго — с высоким квадратным основанием, пожестче; Пит проверил ремень безопасности, одновременно поцеловав мягкую щечку.

— Я только позвоню. Сможете посидеть тихо минутку? Честное слово, я закончу до того, как мы проедем под Нюнесвэген.

Амфетамин в капсулах, детские сиденья, которые надо закрепить как следует, ботинки, на которых блестят частицы смерти.

Ему до сих пор не верилось, что все это — элементы его обычного дня.

Пит выключил телефон в тот момент, когда машина пересекала запруженную въездную дорогу. Он успел сделать два звонка, два коротких разговора, первый — с бюро путешествий (заказать билет на последний рейс «Скандинавских авиалиний», на 18.55, в Варшаву), второй — с Генриком, представителем головной конторы; они договорились встретиться в Варшаве через три часа.

— Я успел. На этой стороне дороги я все закончил. Теперь давайте болтать.

— Ты разговаривал с работой?

— Да. С работой.

Три годика. И уже различает языки и когда на каком папа говорит. Пит погладил Расмуса по голове, почувствовал, как Хуго у него за спиной нагнулся, чтобы что-то сказать.

— Я тоже умею по-польски. Jeden, dwa, trzy, cztery, pięć, sześć, siedem…[7]— Он замолчал, потом закончил — уже не так бойко: — Восемь, девять, десять.