Книга На службе зла. Вызываю огонь на себя - Анатолий Матвиенко

— Нет, Владимир Ильич. Вы превратно поняли товарища Никольского. Если эсеры считают себя управомоченными на личную вендетту, большевики не должны подставлять вторую щеку.

— А должны ответить действием, — поддержал незнакомец.

— Кстати, товарищ Шауфенбах, познакомьтесь с нашим московским другом Феликсом Эдмундовичем Дзержинским, — Ленин указал на незнакомца. — Товарищ Дзержинский возглавил социал-демократов Царства Польского и Литвы, вместе с ними влился в партию большевиков. Он считает — эсеровские прислужники буржуазии заслуживают такой же кары, что и царские сатрапы.

Марсианин посмотрел на Никольского, как раз подходящего под определение «сатрапа», и уточнил:

— Частная акция возмущенных сторонников большевистской партии не может осуществляться вашей личной службой безопасности, Владимир Ильич.

— Но я никогда не появлялся на людях рядом с товарищем Лениным. Так, консультант по охране при ЦК РСДРП(б), — вылез Владимир Павлович. — Вполне могу позволить себе личную инициативу.

— А ваша семья, товарищ Никольский? Я хорошо знаю эсеров, они фанатики насилия. Если перейдем черту, то и они не остановятся.

— Не волнуйтесь, товарищ Ульянов, и спасибо за заботу. Жена и дочери далеко за границей, прямой переписки с ними нет из-за угрозы со стороны ЧСК.

— Тогда предлагаю разовую акцию, товарищи. Феликс Эдмундович, вас в Петрограде мало кто знает, это архиважно. Прошу вас о помощи Владимиру Павловичу.

Дзержинский с сомнением глянул на Никольского. Идти на такое дело с незнакомым человеком опасно.

— Сделаю, Владимир Ильич. Я привлеку двух товарищей, известных по варшавскому подполью. Кого вы желаете ликвидировать? Керенского? Чернова?

— Со временем, Владимир Ильич, уберем всех предателей революции, — вмешался Шауфенбах. — Но еще не время. Я помогу товарищам Дзержинскому и Никольскому правильно выбрать цели. Важно не ликвидировать эсеров — их слишком много для уничтожения в короткий срок — а гарантировать, что они не продолжат теракты.

— Именно! — поддакнул Ульянов.

— Пусть ЦК ПСР не санкционировал взрыв. Но главы правых эсеров должны унять раздутую ими антибольшевистскую истерию, спровоцировавшую Векслера. Посему с вами, Владимир Ильич, прощаюсь, а товарищей Дзержинского и Никольского после обеда жду у себя на разработку плана.

— Верной дорогой идете, товарищи! Мировой пролетариат этого не забудет!

В активе Ленина имелось множество подобных пустопорожних фраз. Главное — произнести их в конце разговора, даже не спора, всем показывая, что последнее слово за вождем.

По пути к набережной Фонтанки в машине Шауфенбаха поляк недовольно оглядывался. По традиции, сложившейся после Февраля, большевики и левые эсеры держались Петроградской и Выборгской стороны — островов справа от главного фарватера Невы. Левый берег с Зимним дворцом и Невским проспектом, наоборот, считался территорией буржуазных партий и умеренных социал-демократов.

— Вы, господин Никольский, жандарм?

— Так точно, товарищ Дзержинский, — обращение «товарищ» генерал выделил голосом. — Как и вы, полагаю, не из рабоче-крестьянской семьи.

— Из дворян. Но я с девятьсот пятого года в революции, боролся с царским режимом, жандармами и охранкой. В тюрьме сидел. А вы — жандарм. Вы подобных мне на каторги и в тюрьмы отправляли.

— Смиритесь, Феликс Эдмундович. Раньше и я был таким, знаете ли, непримиримым. Считал революционеров, а конкретно эсеров воплощением зла, императора — опорой России. После Февраля все смешалось. За три месяца пришлось повзрослеть. Трудно меняться на пятом десятке, да-с. Большевики возьмут власть, я прилагаю к этому максимум усилий. Тогда окажется вдруг, что в России далеко не каждый до окончательной победы революции был коммунистом, боролся с жандармами, Временным правительством и обожал большевиков. Образованные люди, как мы с вами, товарищ, сплошь из дворян, небольшая часть из мещан, но никого из пролетариев. И без образованных не обойтись. Ваше героическое прошлое, бесспорно, похвально. Да только и Векслер был революционером с большим стажем, и отсидел не меньше вашего. Стало быть, гораздо важнее, насколько человек сейчас ценен для революции, а не момент, когда он переметнулся из класса эксплуататоров к большевикам.

Дзержинский смолчал. Он понимал логику привлечения на свою сторону выходцев из самых разных социальных групп. Но в своем спутнике спинным мозгом чувствовал врага, исконного, застарелого, не меняющегося в угоду обстоятельствам. Лишь когда впереди показались двери доходного дома, где обосновался Шауфенбах, поляк зло заметил:

— Тем не менее в социалистов-революционеров вы будете стрелять гораздо охотнее, чем в бывших сослуживцев по жандармскому корпусу. При случае столь же решительно выстрелите в большевиков.

— Зря вы, товарищ, — ответил Никольский, внутри себя соглашаясь с глубинной правотой Дзержинского. — Террористы, бросающие бомбу в толпе и обрекающие на смерть случайных прохожих, — абсолютное зло, бороться с ними можно лишь как с дикими хищниками: отстрелом или уничтожением лесов их проживания. Большевики — единственные, кто может сохранить единство России и обеспечить будущее ее народа. Поэтому если для их защиты мне придется убивать бывших царских офицеров — никуда не денусь. Да, бомбистов уничтожать морально легче. Но для всех ямка роется на два метра. Удовлетворены?

— Нападение на эсеров есть неофициальное поручение товарища Ульянова, я не могу его проигнорировать. Но потом наши пути, надеюсь, не пересекутся.

— Нам не детей крестить, Феликс Эдмундович. Работаем.

Обширное досье Шауфенбаха на членов ЦК ПСР и низовых организаций дало картину небывалого размаха этой партии. Не имея жестких требований к неофитам, эсеры довели общую численность своих сторонников без малого до миллиона человек, а симпатизировавших им было еще больше. Улучив момент, когда Дзержинский вышел, Никольский спросил марсианина:

— Объясните, если не трудно, почему вы предпочли большевиков, а не ПСР? Эсеров намного больше, и уж жестокости с решительностью им не занимать.

— Да, стадо большое. Но лидера нет. Чернов теоретик, Керенский — пустобрех. Видели: Дзержинский, волчара прожженный, к Ульянову рванул. Чует в нем вожака волчьей стаи. А завтра вместе с вами будет резать эсеров, как овец в овчарне.

На операцию Дзержинский привлек двух польских ветеранов. Никольский прихватил Евсеева, имевшего опыт расстрела эсеров, и двух других охранников Ульянова. Поляки с подозрением смотрели на генерала, словно намекая — не дай бог с Феликсом что-то стрясется. Точно так же угрюмо зыркали ленинские телохранители, опасаясь за своего шефа. В большевистской партии, как всегда, царили добрые товарищеские отношения.

— Последний раз повторяю порядок действий. Евсеев у задней двери, вы двое у парадной. Я иду впереди, товарищ Дзержинский в трех шагах сзади, прикрывая мне спину. Я стреляю первым. Польские товарищи подчищают и обеспечивают выход после разговора с Черновым. Феликс Эдмундович, в кабинете Чернова молчите и следите за присутствующими. Вопросы? Начали!