Книга Месть в конверте - Фридрих Незнанский

Сказать, что у Георгия как-то сложно складывались отношения с прекрасным полом, никак было нельзя. Не последнюю роль в успешном развитии многих «романов» играла периодически пустующая квартира — они с Лешкой расписывали ее использование буквально по часам, — ну а летом был пляж, замечательный пляж на косе, где можно было, отправившись в дальнюю прогулку вокруг залива — искусственно созданного землечерпалками образования, — достичь полукустиков-полулесочков, где сама природа предполагала склонность к уединению и интиму. Другое дело, что все эти не слишком, впрочем, многочисленные подружки и партнерши, зачастую вполне доброжелательно реагировавшие на естественные поползновения Георгия, никак не могли заменить тех, чьего внимания и расположения он действительно по-серьезному добивался.

Вначале это была Наташенька Синцова, ведущая, так сказать, актриса в маминой театральной студии. И терпеливые ожидания окончания репетиций, и цветы, пусть и неумело, но обязательно вручаемые после каждого спектакля, да еще проделать это надо было втихаря от матери, чтобы не спровоцировать очередное насмешливое: «Ну как там у тебя с Наташенькой?» Аж кровь в голову бросалась! Потому что — никак! Потому что: «Здравствуй, Жора! До свидания, Жора!» — и все. Полтора-два года мотаний с «Красного Октября», где располагалась студия, на Второй Волгоград, места обитания новоявленной театральной «примадонны», в жару, в дождь, в метель… «А, это ты, Жора! Здравствуй!» И… «До свидания, Жора!» Всякому терпению в конце концов наступает предел. «До свидания, Наташа!»

И почти сразу же на романтическом горизонте Георгия Жаворонкова вспыхнула новая звезда — пианистка Оленька Шатц.

На годовой отчетный концерт учащихся фортепианного отделения Волгоградского училища искусств Георгий забрел исключительно для того, чтобы послушать выступление своего друга Жени Левина. Познакомившись несколько месяцев назад на какой-то случайной вечеринке, парни за прошедшее время необыкновенно сблизились. Оба были заядлыми книгочеями, оба грешили собственным стихоплетством, всегда как-то естественно и непринужденно возникала интересная тема, которую хотелось обсудить… В общем, что называется, нашли друг друга. Женька ввел Георгия в круг своих приятелей, молодых музыкантов, и Георгий с удовольствием окунулся в эту совершенно своеобразную атмосферу. За заклиненными ножкой стула двойными дверями училищных классов резались в покер, дули наидешевейшее «Яблочное десертное», а едва закончив завывать под аккомпанемент гитары или рояля заунывную песню о каком-то там караване, который бредет неизвестно куда, а «в тюках кашгарский план», уже через минуту-другую с пеной у рта доказывали друг другу, что утверждающие, будто Ван Клиберн играет Третий концерт Рахманинова лучше, чем сам автор, — полные идиоты, ничего не смыслящие в музыке. В общем, богема.

Отскучав тридцать — сорок минут, Георгий дождался-таки Женькиного выступления. На его взгляд, все было серьезно и солидно. Огромный черный рояль, Женька в черном костюме при галстуке, поклоны, аплодисменты…

— Ну, Женька, здорово!

— Старичок, спасибо, конечно, на добром слове, но, честно говоря, облажался я сегодня по-крупному. Половина нот — под рояль, коду — так и вообще завалил… — В переводе с музыкантского на общечеловеческий это значило, что Женька играл плохо, и было очевидно, что он не кокетничает, а по-настоящему зол и недоволен собой.

— Да ладно тебе, по мне — так все было нормально. Пошли?

— Подожди. Послушаем уже, что там наша прима выдаст.

— Это кто?

— Ольга Шатц. Наша, так сказать, единственная и неповторимая.

Когда, завершая концертную программу, на сцену вышла невысокого роста, тонкая, стройная, даже, пожалуй, хрупкая девушка с распущенными каштановыми волосами, Георгию подумалось, что ей действительно более пристало бы нечто балетно-изящное, чем сражение с этим жутковатым черным монстром, с агрессивно раззявленной крышкой-пастью. Но с первых же звуков даже такому полному профану в игре на рояле, как Георгий, стало ясно, что небольшие, но очень цепкие и ловкие пальчики железной хваткой обуздали трехногое чудовище, понуждая его то нежно и трогательно петь, то рассыпаться колокольчатыми перезвонами, то рокотать и реветь, извергая из самых глубин своего нутра могучие раскаты.

Кажется, Георгий был первым, кто начал бешено аплодировать, когда не успел еще отзвучать последний аккорд. Первым, но далеко не последним, потому что, несомненно, удачное Оленькино выступление приветствовали искренне и горячо.

— Ну что тут скажешь, — Женька выразительно развел руками, — ну молодчина Ольга! Даже тебя, по-моему, достало, а? Пойдем поздравим.

В небольшой артистической было полно народу. Женька, не обращая ни на кого внимания, решительно пробил себе дорогу к раскрасневшейся героине вечера и расцеловал ее в обе щеки.

— Олюнечка, умница! Это было замечательно! — Черт их поймет, этих музыкантов! Полно народу, явно тут же были и педагоги, возможно даже и родители, а они целуются — и хоть бы что!

— Женька, спасибо! Ты слушал? Потом расскажешь, как тебе.

— Да чего тут рассказывать? Я уже сказал. Отлично! Тут вот у тебя новый поклонник появился. Познакомься. Георгий Жаворонков. Молодой поэт, публикуется в нашей «молодежке». — Это было правдой, хотя и изрядно преувеличенной. После многочисленных отписок из различных редакций: «…рады были познакомиться… к сожалению, наши планы… с интересом ждем…» в том смысле, что пошел бы ты к чертям собачьим со своей графоманской писаниной! — волгоградская «молодежка» вдруг опубликовала два небольших стихотворения Георгия и даже выплатила ему авторский гонорар — восемь рублей семьдесят копеек; но называть эту случайную удачу словом «публикуется» — было явным передергиванием.

— Оля, я вас поздравляю…

— Да-да, спасибо. Ой, ребятки, я так устала… — Намек более чем понятный.

Женька предложил немного прошвырнуться, но Георгий, сославшись на какие-то там мифические дела, сумел от него довольно ловко отбояриться. Дальнейшее было делом техники: не прозевать выход интересующего объекта, некоторое время проследовать в заданном направлении, не теряя из вида, но и по возможности не попадаясь очевидно на глаза, после чего с наибольшей естественностью изобразить «случайную» встречу: «Ах, это вы! Надо же! Какой сюрприз!» Владеть бы ему в то время с большим мастерством основами внешнего наблюдения, которым через несколько лет его достаточно успешно обучили в «конторе», тогда, возможно, толстушка Маринка Титова, ближайшая Ольгина подруга, не растрезвонила бы на следующий день на все училище: «Ну, Женька, этот твой поэт приклеился к нам, как Фантомас. Мы направо — он направо, мы налево — он уже из подворотни выглядывает». Но Ольга, расставшись с подругой и свернув в улицу, непосредственно ведущую к Волге, не проявила ни малейшего удивления при виде материализовавшейся в свете фонаря тени: «А, это вы? Георгий, кажется? Вы что, тоже где-то в нашем районе живете? Ну так проводите тогда меня, а то уже поздно, безлюдно…» О большей удаче в первую встречу нельзя было и мечтать: благосклонное предложение перейти на «ты», вожделенный номер телефона…