Книга Любители варенья - Фридрих Незнанский

— На, переоденься. Это все моего бывшего постояльца, царство ему небесное.

Крюкин был несуеверным. Ну помер и помер хозяин одежды, не в ней же его хоронили.

И белье, и рубашка с джинсами были размера на два побольше, но какая разница? Лишь бы чистое.

— А где мои шмотки? — спросил он у хозяйки дома.

— Вон, — указала она пальцем в угол двора, где горел костер и дым низко стелился над землей.

— Да ты что, тетя Варя? — изумился ее самоуправству Крюкин. — Я ж ее двенадцать лет дожидался, в казенном ходил!

— Знаешь что, племяш, — зло сузила глаза тетка, — я тут хозяйка. Еще не хватало, чтобы ты мне вшей или блох принес в дом, или другую какую заразу. У тебя, часом, туберкулеза нет?

— Тьфу-тьфу, Бог миловал, — сплюнул Крюкин через левое плечо.

— Ну ладно, — недоверчиво посмотрела на него тетка, и Крюкин в который раз удивился, какие они разные с его матерью. А ведь одних корней, одна кровь течет в их жилах, единородные сестры — как говорила его покойная мамаша, которая не в пример тетке была сердечнее и щедрее на улыбку.

— На тебе бритвенный прибор, побреешься… А то как будто тебе за полтинник. А ведь еще и сорока нет…

— Бритва тоже покойника? — поинтересовался Крюкин.

— Его же.

— А где же дядькино все?

— Вспомнил… Григорий уже как восемь лет умер. Все его добро раздала людям, в церковь снесла. Мне так матушка в церкви посоветовала, когда я Сорокоуст заказывала. Чтобы моему Григорию на том свете легче было, когда мытарства станет проходить.

Надо же, тетка еще и набожная, оказывается, удивился Крюкин. А ведь нипочем не скажешь. Вся такая жесткая, взгляд колючий, как у контролера в тюряге.

— Ну и помогло, как ты думаешь? — спросил Крюкин ради любопытства. Все-таки интересно, приходят ли с того света какие-нибудь новости.

— А то как же! Как прошло сорок дней, он, Григорий мой, приснился мне — такой весь нарядный, в красивом костюме выходном. Мы его в нем хоронили. Рубашка белая, прямо светится. И сам светится…

— Сказал что-нибудь?

— Нет, молчал. Постоял в столпе сияния — такой весь улыбается, добрый, я его таким и не помню… И уплыл. Вверх…

— Раз в сиянии — это добрый знак, — задумчиво сказал Крюкин.

— Добрый, правду говоришь… — Тетка пригорюнилась, задумчиво глядя на племянника. Надо же, из тюрьмы пришел, а какое-то понятие в нем сохранилось.

Крюкин пристроился у зеркала в коридорчике и быстро сбрил трехдневную щетину.

— А теперь уже покормлю, — смилостивилась тетка, удовлетворенно оглядев племянника. Рожа, конечно, бандитская, ее выражение никаким хозяйственным мылом не отмоешь, кирпичом не ототрешь. Но хоть насекомых в дом теперь не занесет. Волосы после тщательной помывки поднялись пушистым венчиком, и она не удержалась, все-таки провела по голове сироты убогого ладонью. Но тут же строго сказала:

— Садись, пока не передумала.

— Люблю повеселиться, особенно пожрать! — ощерился в улыбке племянник, и тетка заметила, что с зубами у него совсем плохо. Передние еще ничего, хотя и цвета землистого, а те, что боковые, — одни пеньки…

Крюкин жадно набросился на еду, не обращая внимания на то, что тетка не сводила с него взгляда. Когда он выхлебал полную тарелку борща, а затем тарелку картошки и целую рыбину, хрустя огурцами и не забывая откусывать нехилые куски хлеба, тетка проворчала:

— Значит, так, племяш, аппетит у тебя хороший. А я не миллионерша, прокормить такую утробу. Слышала, в тюрьме люди тоже работают, деньги зарабатывают. Так что ты мне за обеды деньги давай. Или у тебя другие планы? Может, подашься куда?

Крюкин молча сунул руку в рюкзачок и достал газетный сверточек, перевязанный суровой ниткой. Зашуршал бумагой и извлек стопочку сторублевок.

— Здесь штука. На первую неделю. Если не возражаешь, теть Варь, я у тебя перекантуюсь какое-то время. Как у нас говорят, день кантовки — месяц жизни, — усмехнулся он одними губами, а глаза смотрели холодно и безразлично. — Осмотрюсь, может, на работу куда возьмут. Нет у меня, кроме тебя, никого на белом свете… А ты все-таки кровь родная, чай не выгонишь.

— Ну, если на порог пустила, то уже не выгоню. Какое-то время… — язвительно сказала она, но глаза у нее жадно заблестели, когда она перехватила из его рук пачку денег. Да у нее пенсия три тыщи со всякими дотациями… А он на такие деньги, сколько давать собирается, не наест, так что чистый приварок ей будет рублей пятьсот каждую неделю. Уж готовить экономно она умеет, нужда заставила. А если пятьсот умножить на четыре недели, так это уже две тысячи в месяц, — быстро сосчитала она в уме.

— Спать будешь в запроходной комнате, у меня там и жилец два года прожил, пока не помер. Поезд его задавил, когда он решил через пути перебежать, время сэкономить… Вишь как бывает — две минуты экономии и конец всей жизни…

— Я пока пойду прогуляюсь, — сказал ей Крюкин, похлопав себя по животу. — Жирок растрясу.

Не хотелось ему выслушивать подробности горестной истории последних минут жизни бывшего теткиного квартиранта, душа жаждала приключений, новых знакомств. А то он, пока добирался к тетке, полной свободы и не почувствовал. Какая свобода, когда в поездах валом народу, все полки заняты, как нары на зоне, даже ни с кем говорить не хотелось. Какие-то дети ревели, мамаши заполошные с ними нянькались, пьяные мужики соображали на троих и на десятерых, граждане всей страны словно договорились промеж собой, дружно сорвались с места и решили поменять свое местожительство…

Крюкин пошел по улице к центру, независимо засунув руки в карманы просторных штанов, время от времени подтягивая их и озираясь на женщин, иногда подмигивая им. Хоть бы одна улыбнулась в ответ. Даже страшненькие опускали глаза, когда проходили мимо. Ну ничего, он не особо горевал. Найдутся и такие, кому он по нраву придется.

Улица Ленина совсем не изменилась за те годы, сколько он здесь не бывал. А последний раз он приезжал сюда еще с матерью, когда ему было лет тринадцать. Тут у него и компания сложилась веселая, все пацаны, как на подбор, — без царя в голове и на выдумку горазды. Здесь где-то киоск стоял, который они ночью грабанули и благополучно смылись. Теперь нет его, зато на его месте магазинчик вполне европейского вида — маленький, из красного кирпича, крыша из модного пластика не пластика, а какой-то хрени зеленого цвета. Он новомодных материалов и названий не знает. Столько всего нового появилось в мире за время его отсидки. Это ж сколько наверстывать нужно!

На соседней улице уже народу побольше, пооживленнее, потому что рядом совсем уж центр. А если еще минут тридцать пешочком прогуляться, то и на набережную можно выйти. А там и море. Надо себе плавки купить, днем вода прогреется, можно и искупаться. Он когда-то и в конце октября в Черном море купался, и ничего, хоть народ смотрел и удивлялся. А в середине сентября, можно считать, бархатный сезон.