Книга Жду ответа - Дэн Хаон

«Да, пожалуй. Я твой сын».

Это среди многого прочего они оба еще не осмыслили — как обсуждать подобную тему, — обоим неловко, начнут разговор, не знают, что сказать, требуется определенный язык, либо слишком аналитический, либо слишком сентиментальный, смущающий.

Основной факт заключается в том, что Джей Козелек биологический отец Райана, но Райан узнал об этом недавно. Несколько месяцев назад Райан считал Джея дядей. Давно отколовшимся младшим братом матери.

В краткой версии существование Райана объяснялось обычной подростковой ошибкой. Двое шестнадцатилетних юнцов забылись после кино на заднем сиденье автомобиля. Это было в Айове, семья девочки — матери Райана — была строгой и религиозной, не допускала абортов, а старшая сестра Джея Стейси хотела ребенка, но что-то было у нее не в порядке с яичниками.

Джей всегда считал, что надо вести себя честно, но Стейси вовсе не признала эту мысль удачной. Она на десять лет старше Джея и в любом случае придерживалась о нем невысокого мнения — в смысле морали, представления о жизни, наркотиках и прочего.

«Всему свое время и место», — сказала она Джею, когда Райан был младенцем.

А позже говорила: «Почему это тебя так волнует, Джей? Почему речь всегда идет о тебе? Можешь подумать о ком-нибудь, кроме себя?»

«Он счастлив, — говорила Стейси. — Я его мама, Оуэн папа, и он вполне счастлив».

Вскоре они вообще разговаривать перестали. У Джея возникли кое-какие стычки с законом, они рассорились, и все. Пока Райан рос, о Джее практически не упоминалось, а впоследствии только в качестве отрицательного примера. «Твой дядюшка Джей — птичка в тюремной клетке». Безработный бродяга. Все, что нажил, в руках унесет. Пристрастился к наркотикам еще мальчишкой, загубил свою жизнь. Пусть это будет тебе предупреждением. Никто теперь не знает, где он обретается.

Поэтому Райан не знал правды — что Стейси ему фактически тетка, а практически не встречавшийся дядя Джей «родной отец»; что его биологическая мать покончила с собой много лет назад на втором курсе колледжа, когда трехлетний Райан жил в Каунсил-Блаффс в Айове со своими предполагаемыми родителями Стейси и Оуэном Шуйлер, а Джей кочевал по Южной Америке с рюкзаком за спиной…

Райан ничего этого не знал, пока сам не поступил в колледж. Однажды вечером ему позвонил Джей и все рассказал.

Он был второкурсником, как его настоящая мать, и, возможно, поэтому удар оказался тяжелым. «Вся моя жизнь — обман», — думал он, зная, что это мелодраматично, по-детски, но, проснувшись утром после звонка Джея, обнаружил себя в спальне студенческого общежития, в угловой комнате на четвертом этаже Уиллард-Холла, где его сосед Уолкотт спал под пухлым стеганым одеялом на узкой односпальной койке у окна, в которое пробивался серый свет.

Было около половины седьмого или семь утра. Солнце еще не встало, и он перевернулся на бок лицом к стене, к холодной старой штукатурке с множеством тонких трещин в слое бежевой краски, и закрыл глаза.

Райан почти не спал после разговора с дядей Джеем. Со своим отцом.

Сначала он принял сообщение за шутку, а потом подумал: «Зачем он это делает? Зачем рассказывает?» — хотя отвечал только: «Ох. Угу. Так». Односложно, до смешного вежливо и неопределенно. «Ох, правда?» — говорил он.

«Я просто подумал, что ты должен знать, — сказал Джей. — То есть, может быть, лучше родителям не говорить ничего, но это уж ты сам решай. Я просто подумал, это нехорошо. Ты взрослый мужчина, по-моему, имеешь право знать».

«Понимаю и ценю», — сказал Райан.

Но, проспав урывками несколько часов, сотни раз провернув в голове факты, он не совсем понял, что должен делать с полученной информацией. Сел в кровати, перебирая пальцами край одеяла. Представил своих родителей — «родителей» Стейси и Оуэна Шуйлер, спящих дома в Каунсил-Блаффс, — мысленно увидел свою комнату с другой стороны коридора, книги на полках, летнюю одежду в шкафу, черепаху Веронику, сидящую на своем камне под обогревательной лампой, — как бы музей его детства. Возможно, родители даже не чувствовали себя подставными, возможно, почти даже не вспоминали, что создали мир на абсолютно ложной основе.

Чем больше он думал, тем больше все это казалось обманом. Не только его собственная фиктивная семья, а в принципе «структура семьи». Сама социальная материя подобна сценической постановке с участием всех. Да, теперь ясно, что имела в виду преподавательница истории, говоря о «построениях», «знаковых системах», «лакунах». Сидя в кровати, он представлял себе другие комнаты общежития, расположенные в ряд и друг над другом, других студентов, приютившихся там в ожидании, когда их рассортируют, распределят на работу, отправят каждого своей дорогой. Представлял других мальчиков, спавших на его месте десятки и десятки лет, год за годом заполняя и освобождая дортуар, как товарный вагон, и на миг отделился от тела, от времени, наблюдая за общим потоком входящих, уходящих, сменяющихся поколений.

Райан встал, сдернул полотенце со спинки кровати, решил, что вполне можно пойти в общую ванную в конце коридора, принять душ, зная, что надо взять себя в руки, подготовиться к экзамену по химии, получив D, в лучшем случае С.[11]О боже, подумал он…

Возможно, в тот самый момент он порвал со своей жизнью. Понятие собственной «жизни» внезапно показалось абстрактным и незначительным.

Сначала просто пошел выпить кофе. Уже было около половины восьмого, но кампус только просыпался. На тротуаре слышалась музыка из учебных залов, гаммы и упражнения для разогрева смешивались в диссонансе, кларнет, виолончель, труба, фагот сплетались друг с другом, как монтирующийся саунд-трек, как музыка, которую слышишь в кино, когда персонаж на грани нервного срыва лихорадочно хватается за голову.

Он не схватился за голову, но вновь подумал:

Вся моя жизнь — обман!

Многое беспокоит в такой ситуации, на многое злишься, чувствуешь себя преданным, но почему-то особенно остро воспринимается смерть его биологической матери. «Боже мой! — думал Райан. — Самоубийство. Она себя убила!» Трагедия нахлынула на него, хоть была давно в прошлом. Тем не менее его взбесило, что Стейси и Оуэну наплевать, знает он или нет. Что они сами узнали и промолчали, когда он, трехлетний, возможно, сидел в гостиной пред телевизором, глядя какую-то развлекательно-познавательную программу; возможно, покачивали головами, думая, какую окажут ему услугу, самостоятельно вырастив, вложив деньги и силы в ребенка, который станет стипендиатом Северо-Западного университета, потратив столько труда на формирование личности, которая займет место в верхнем ярусе. Только нет никаких признаков, что они хоть когда-нибудь думали открыть правду о его происхождении, никаких признаков, что когда-нибудь понимали, как это важно, никаких признаков, что понимали, как подло его обманывают.